Когда иконы становятся занятной безделушкой, это кощунство

Профессия – иконописец: как рождаются иконы

«Попросил, и было дано»

Создание иконы — процесс уникальный. Это не просто творчество. Иконописец — посредник между Небом и всеми нами, земными. Говорят, монахи в монастырях с особым усердием молятся за иконописцев, поскольку это те люди, посредством которых мы общаемся с Богом. Если мастер во время работы был чист душой и помыслами, отстранился от мирского, значит, и икона у него выйдет с душой.
А вот освоить мастерство реставратора, тем более иконописца, еще сравнительно недавно было делом крайне трудным — ни учебников, ни каких-либо других изданных пособий.

Работа над иконой в творческой мастерской.

Руководитель творческой мастерской «Иконографика» Владимир Снытин:

Владимир Снытин

— Не думал, что стану когда-нибудь реставратором. Когда поступал в художественное училище в Москве, ходил на подготовительные курсы. Был у нас такой преподаватель, Стручков, он мне сказал: «Я смотрю, ты одни храмы рисуешь». И предложил: «Подумай, может, тебе не живописцем быть, а реставратором? Это тебе ближе».

Хотя не меньше, чем в училище, я получил знаний, учась в Туле в студии Константина Михайловича Кортукова, — продолжает Владимир Снытин. — Она работала при ДК «Серп и молот». Константин Михайлович — легендарный для Тулы человек, друг детства Порфирия Никитича Крылова. Очень много я от него почерпнул.

Особенно мне повезло, что проходил обучение у ведущих специалистов в области реставрации. В Российской академии живописи, ваяния и зодчества, ректором которой был Илья Глазунов, преподавал реставрацию старейший реставратор России Филатов, а секретам иконописи обучал сам Соколов, которому довелось реставрировать иконы Рублева и Дионисия.

У Юрия Барабанова своя история того, как он оказался в этой профессии:

Юрий Барабанов

— Я все время занимался наружной рекламой, но в душе хотелось что-то поменять. А тут пошла полоса неприятностей с работой, жена посоветовала пойти в церковь. Я зашел в церковь Благовещения Пресвятой Богородицы и обратился с просьбой к св. Николаю Чудотворцу. На следующий день приходят знакомые и говорят, что нужны руки для позолоты купола в этой же церкви Благовещения. Не раздумывал ни секунды. А там уже познакомился с моими товарищами. Вот так: попросил, и было дано.

Анатолий Алексеев

— Владимир и нас потом всех обучил, как делать позолоту. Это особое искусство. У меня история тоже интересная. После политеха распределился в КБП инженером-конструктором. Проработал три года, пока не загорелся желанием перейти в художественный отдел на любых условиях. Но никому об этом не говорил. А почему художником — я еще в политехе параллельно окончил заочный народный университет искусств, занимался в тульских изостудиях.

– Как-то решил уже идти к начальству с просьбой о переводе, и тут произошло чудо — меня пригласили туда на работу художником. И даже с повышенным окладом, — вспоминает Анатолий. — Как и почему это случилось — загадка для меня до сих пор. Впоследствии к нам поступил на работу совсем молоденький Володя Снытин. Там, в КБП, мы с ним и познакомились.

В 1991 году уволился, стал писать картины, первый раз участвовал в серьезной большой выставке. Подзарабатывал росписью самоваров, матрешек и оформлением витрин. Чего только не было, в том числе и реставрация. Она приносила не очень большие деньги, зато быстрые. Одновременно изучал основы мастерства. Познакомили меня тогда с самым большим специалистом в этой области Игорем Борисовичем Щелоковым, который еще в 70-е годы работал во всех старых тульских храмах. Он, кстати, расписывал и самый старинный тульский храм — Благовещения. Именно он мне технику иконописи и поставил.

Их всех объединила в 2004 году одна большая работа — церковь Николы на Ржавце, которая стоит во дворе круглого дома на углу Красноармейского и Советской. Расписывать храм была приглашена семья иконописцев из Москвы. Они уже начали работу, но что-то им не понравилось, и они решили вернуться в Москву. Тогда по просьбе настоятеля храма к работе приступили Владимир Снытин, Анатолий Алексеев и Юрий Барабанов. Это был их первый совместный проект росписи храма.

История мира у каждого своя

В Туле во все времена существовала сильная местная школа иконописцев. Были даже целые семейные династии. Один из самых известных мастеров — Григорий Белоусов, работы которого есть и сейчас в некоторых старых храмах. Писал он и несколько икон в кремлевском Успенском соборе. Эта коллекция хранится сейчас в фондах областного художественного музея. В церковной описи Всехсвятского храма об иконах Белоусова написано так: «Свежесть красок, тщательность, даже некоторая художественность отделки фигур, в особенности лиц, и другие достоинства иконописного искусства ставят Белоусова выше обыкновенных иконописцев».

Тульские мастера не только писали иконы, но и делали великолепные оклады к ним.

К реставраторам часто попадают прекрасно сохранившиеся уникальные оклады, о принадлежности которых можно судить по наличию герба Тулы. Не только ружья и самовары умели у нас творить.

Юрий Барабанов: «Золочение храмов – работа ювелирная».

Современные мастера продолжают традиции, которые были заложены задолго до них. Хотя, конечно, новое поколение воспитывалось в несколько иных традициях.

— У нас не было в школе закона Божьего, но во многих семьях имелись носители веры — наши бабушки и дедушки, — рассуждает Владимир Снытин. — Конечно, Святое Писание надо знать. И мы каждую работу непременно начинаем с молитвы. Но если ты не будешь любить свое дело, у тебя ничего не получится.

Почему все иконы с виду примерно схожи, но при этом разные? На это тоже есть своя теория — у каждого творца свое восприятие мира.

— У Пикуля в романе о Бисмарке есть такой эпизод, — рассказывает Анатолий Алексеев. — Некий историк писал историю мира. Но получилось так, что у него во дворе было совершено преступление, свидетелями которого оказались три человека — конюх, повариха и кучер. Начинают их расспрашивать, и у каждого своя версия, непохожая на другие. И вот тогда ученый задумался: ведь они все были свидетелями одного и того же события, но каждому это увиделось по-разному. А я взялся писать историю мира! Вот и наше восприятие иконы не может быть одинаковым.

В основном иконописец зажат рамками канона. Сюжет, расположение, кто, как и во что одет, описание святого заложены каноном, от которого не принято отступать. Но внутри этого сюжета мастер может делать свои вариации цвета, колорита, изменять движения. В иконе художник передает свои чувства, вкладывает ощущение окружающего мира. Поэтому иконы, относящиеся к разным историческим эпохам, заметно отличаются друг от друга.

Правильная икона — та, где в написанном образе человек узнает Бога. Она помогает человеку молиться, доносить свои мысли Тому, Кто обязательно услышит.

У каждого человека своя икона, которая пробуждает его чувства, может тронуть и простой календарик. Ведь человеческая душа — загадка и для нас самих. Кто на самом деле пишет эти иконы — сам ли художник или тот, кто в этот момент водит его кистью, точно никто не ответит. Поэтому мастер никогда не подписывает свои работы.

Фото из архива героев публикации.

Нести людям радость

С того 2004 года художниками творческой мастерской «Иконографика» было выполнено немало того, что они считают важным и знаковым. Да и вообще каждая работа по-своему уникальна. Сделали иконостас Кафедрального Успенского собора — не кремлевского, а бывшего монастырского, на улице Советской. Между прочим, его второй этаж когда-то расписывали ученики Виктора Васнецова.

Писали иконы для храма Рождества Богородицы в селе Монастырщино. Дело это особенно сложное и ответственное — все-таки Куликово поле.

— Одна из самых интересных работ — Знаменский храм девятнадцатого века в Куркинском районе, — рассказывает Анатолий Алексеев. — Мы же в этот колхоз когда-то ездили от КБП (в советские времена была практика шефской помощи колхозам и совхозам от пром­предприятий — техникой, рабочей силой. — Прим. авт.), помнится все с того времени. Рядом — деревня, которая за свою историю переименовывалась несколько раз. То Знаменка, то Мышенка, теперь вот Знаменское. А приход начал восстанавливать Борис Грызлов. В этом храме когда-то служил его дед, вот он в память о нем и решил вернуть церковь людям.

Места вокруг — красивейшие и легендарные. Куликово поле отсюда — рукой подать. Речка Непрядва течет, где, по преданию, была когда-то утоплена сабля фельдмаршала Суворова. При храме похоронена внучка последнего грузинского царя Георгия ХIII — Елизавета Башмакова (Грузинская). История ее появления в этих местах заслуживает отдельной книги.

Когда-то на родине ее бабушка, Мариам Георгиевна Цицишвили — грузинская царица, бросилась с кинжалом на русского офицера, и всю семью за этот проступок сослали в Москву. Там впоследствии Елизавета и познакомилась с обедневшим дворянином Аркадием Башмаковым, правнуком русского полководца А. В. Суворова, который и увез ее в Знаменку. В генеалогическом древе Георгия ХIII указано, что место ее захоронения неизвестно, а на самом деле очень даже известно — на это указывает могильная плита у стен храма.

Анатолий Алексеев за росписью стен храма.

Работы продолжались около пяти лет — буквально с нуля все делали. Сначала оштукатурили стены, потом занимались росписью. Зато храм получился — на радость людям.

В этом, наверное, и есть главная философия профессии иконописца — нести людям радость и успокоение своей работой.

Купил на базаре рыбу, родителям сказал, что поймал

И вот я повадился каждый день уходить с уроков раньше. Ехал в храм и проводил там целый день. Перезнакомился со всеми. Обожал слушать истории. И больше мне ничего больше не надо было. Простаивал целыми днями в храме, рассматривал иконы и ждал, чтобы кто-то из зашедших меня о чём-то спросил, а я ответил. Ждал, вдыхал запах ладана, жадно улавливал, среди других запахов, запах доски, на которой написаны иконы… Интересные там были люди. Мы все были разные, конечно. Приходили в храм – общались, хихикали, шутили. Но церковь нас манила. Несмотря на наши шутки. Меня очень ненавязчиво научили класть крестное знамение. Я там чувствовал себя как дома. Захотел – покушал, были очень вкусные пирожки, захотел – отдохнул. Там я начал рисовать. На кухне, на каких-то створках от старой мебели. Меня туда тянуло. Это был совсем другой мир, всё по-другому. Во дворе – одно, шантрапа собирается, а там – совершенно другое. И, наконец, я решил креститься. Учился я тогда в 8 классе. И вот, тайно от родителей, поехал я креститься. Поехал в деревню. Родителям сказал, что на рыбалку. Помню – хор пел красиво. Крёстную свою я больше не видел никогда. Это был случайный человек. Домой приехал, купил на базаре рыбу, родителям сказал, что поймал. Помню, как со слезами доказывал, что я её ловил. Родители не верили, а я доказывал. Вот такое было – романтика такая. И пошло – поехало. Мне начало не давать покоя рукоделие. Я ходил вокруг домов, заглядывал соседям в окна – какие иконы там есть, есть ли вообще.

В русской иконографии на меня никто не влиял – влияло время, жизнь, труд

Сборная выставка в 1992 году. Я считал себя зрелым иконописцем, но сейчас понимаю, что я тогда лишь искал себя – писал в русском стиле, затем имитировал византийский. Меня бросало из стороны в сторону, хотя любил я строгановскую школу. Сольвычегодск? Да, Сольвычегодск, Великий Устюг. Такие иконы не все могут понять, а делать их чрезвычайно тяжело. Легче писать, имитируя Византию. Кто на вас повлиял, стал вашим учителем? В русской иконографии на меня никто не влиял – влияло время, жизнь, труд. А главное – любовь к этому делу. Первый альбом – Попов, новгородская живопись. И Фёдор Зубов. Я в него влюбился. Я помню, как пахнет бумага. Я и сейчас, бывает, открываю этот альбом и вспоминаю то время. Мне нравились все стили. Всё, что сделано профессионально, с любовью, с трепетом. Да, была такая манера в такое время, но это было сделано с любовью. Так тогда воспитаны были художники, такие были нравы. Конечно, Византийские иконы меня покорили. Помню, какое впечатление на меня произвёл альбом с фресками монастыря Хора в Стамбуле. Я мечтал туда попасть. И вот как-то с приятелем я очутился в Стамбуле и первым делом предложил ему пойти посмотреть этот дивный монастырь. Он железно уверил меня, что Хора находится в Индии. Ему настолько туда не хотелось, настолько не надо было туда, что я не смог его переубедить, и мы поехали в магазины.

На меня произвела впечатление именно эта Византия, не комниновского периода, как любил писать архимандрит Зинон. Мне его работы казались схематичными и знаменными, а живою представлялась живопись и фрески Хоры. Это откровение. Так надо видеть и уметь делать. Это не спишешь. Я был очень плодовитый по молодости. Мог написать икону за два дня. Ставлю доску, беру карандаш и пошёл. Сел — и полностью утонул. Можно ли словами описать стиль Александра Рудого? Я незаметно что-то привношу в иконопись. У меня нет специальных «фишек» – рука такая, наклон головы такой… Я делаю еле уловимые штрихи, которые со временем, с годами, возможно, что-то поменяют в иконографии. Как последовательно икона Рублёва тихо и мягко была заменена иконой Дионисия. Становится письмо более лаконичным, плоским, с тонким рисунком – всё чётко на своих местах. Когда я наблюдаю, как коллеги подражают комниновскому периоду, я вижу, как они чёркают. Например, я знаю, что сажа должна просвечивать из-под краски, чтоб было оптическое смешение цвета. Если мы начинаем чёрной краской намечать рисунок, а сверху закрашиваем охрой, то чёрный цвет просвечивает через охру. Получается зеленоватый цвет. Это всё может быть – если делать тонко. А там – мусор. Одна линия так, другая сяк. Человек не совсем понимает, чего он хочет и не знает, как это сделать.

Я свои рисунки всегда любил продумывать до мелочей. Как этот палец идёт, будет он так или сяк. А все искания в процессе – это лишнее. Важнее всего чёткое понимание и знание рисунка. И видеть его сразу в цвете. Можно сделать шикарный рисунок, а когда будете писать в цвете, делать цветовые нагрузки – всё изменится. Нужен жёсткий костяк. Как говорил один художник, в рисунке 99 процентов рисунка и один процент цвета. Есть ли у вас ученики? Хотите ли создать школу? Нет. Есть лишь люди, которые подражают в чём-то. Раньше, в самом начале, мне этого хотелось – видимо, от гордости. А в процессе я понял, что для меня это лишнее: ничего не успею ни тут, и ни там. Я не желаю никого тянуть, самому надо тянуться. У меня есть сын, и жена просит, чтоб я научил его рисовать. Я, конечно, многое могу ему рассказать и показать. Но я это буду делать по чуть-чуть. Не стоит безотрывно им заниматься, стоит подхватывать, и только при условии, что он сам этого хочет.

День, два, три – я могу не выходить из комнаты, пока не напишу икону. Махом, на одном дыхании

Какое расписание дня иконописца? Возьмём лучший день. Завёз ребёнка в школу. Заехал домой, попил чаю – уже 11 часов, пока собрался – уже 12. Ещё надо что-то по дороге куда-то завести, забросить. Я еду в мастерскую. Дома я рисовать не могу. Нет такой возможности – всё отвлекает, невозможно настроиться. Мне не дадут там рисовать. Я еду в свою комнатку (родительская квартира) 3 на 3, именно там я сделал несметное количество работ. Буквально несметное. Приезжаю уставшим, как после работы. Хотя приехал на работу. Я же должен ещё включится в работу, походить, загореться. Я понимаю, что у меня пару часов всего лишь, а дальше надо ехать забирать ребёнка, делать покупки. А мне никуда не хочется ехать. Я ведь только настроился… Вот так и работаем. Вечер – что-то глянул в интернете – уже час ночи. Пора спать. Завтра в семь вставать – ребёнка в школу. Когда я жил сам без семьи – была связь между днями. Я мог ничего не делать, но один день плавно переходил в другой. Утро благое – солнце, внизу, под домом детский садик. Ты слышишь, как кричат дети, разные звуки – я начинаю готовиться к работе, настраиваюсь. Вот я начинаю работать и пошёл. День, два, три – я могу не выходить из комнаты, пока не напишу икону. Махом, на одном дыхании – раз и готово.

Нужно гореть. Если я горю – мне ничего не помеха. Конечно, горение – это страсть. Всё, чем я занимаюсь – это страсть. У меня была такая страсть – реставрировать иконы, возвращать к жизни и продавать. Я мог откладывать текущую работу, если я увлечён, пока не удовлетворю интерес, свою страсть – не успокоюсь. Но страсти уходят. Один старец мне сказал, когда я ещё думал уйти в монастырь, что у меня не получится – нужно иметь огненную ревность по отношению к монашеству. А у меня её нет. И я его понимаю, у меня такая огненная ревность есть к иконе. Я настолько увлечён иконой, что мне даже некогда было делать выставки и книги писать, заниматься «пиаром». И это тоже неправильно. Один мой знакомый сказал: излишняя скромность – путь к забвению. Я прислушался и решил выяснить, что про меня пишут в интернете. Посмотрел – мало информации и не той. Не знают меня, не чувствуют. Например, говорят, что я использую синтетические краски. Да не использую я синтетические краски на всех иконах. Вот, зарегистрировался на фейсбуке. Сделал страничку и выставил там свои работы.

Может, была у вас любимая икона? Иконы как дети. Я не могу одних выгораживать за счёт других. Но, может быть, я люблю писать больше всего Николая Чудотворца. Когда я сажусь писать, икона уже у меня в голове полностью родилась. Весь рисунок, цветовая гамма, замысел. Настраиваюсь. Щелчок. И понимаю, что это будет вот такая икона, такого размера, гаммы… Не буду делать сильно пробеленной, буду делать тихой, акцент только на одном рисунке… Вот до таких деталей знаю всё. Кто ваш небесный покровитель? Александр Невский. Но больше люблю Александра Свирского. Человек один уезжал в Америку и подарил икону прп. Александра Свирского – палех, наверное, сделана манерно, красиво, с тактом. Так красиво предстоял преподобный… Но я продал её, не удержался, и купил штаны. Что вас ещё завораживает? Мне нравится всё самое лучшее. Фантастическая мозаика в Софии на втором этаже – это великолепная, состоявшаяся живопись и чудесное ремесло. Росписи Монастыря в Хоре. Я знаю, что надо ориентироваться на лучшее, смотреть на него, впитывать его. Останется хоть что-то, но лучшее.