«Христианство — это когда ты делаешь добро и тебе от этого плохо». Такую емкую формулу современного христианского самоощущения вывел один человек, крестившийся в перестроечные годы, и всю свою последующую жизнь проведший в Церкви. Я услышал ее однажды в случайном разговоре, и вдруг с ужасом понял, что это ведь и про меня тоже.
Фото Azrul Aziz
Точно так же я проживаю и мыслю свое христианство, вот только никогда не додумывал все это до такой афористичной точности. И многие мои близкие-христиане, которых я знаю уже не один десяток лет, тоже могли бы подписаться под этим невеселым признанием.
+Потухшие взгляды, печальные лица, какое-то стыдливое нежелание говорить о духовной жизни, о Христе и Евангелии в дружеском кругу и оживление, лишь когда речь заходит о чем-то не связанном напрямую с нашим христианством — об искусстве, спорте, о детях, о том, как кто провел этим летом… И все это, заметьте, происходит с людьми церковными, искренне верующими в Бога, считающими себя христианами. Такое ощущение, будто все уже поняли, что где-то сбились с курса и вместо вожделенной тихой Христовой гавани плывем теперь непонятно куда, но дружно делаем вид, будто ничего не случилось.
Вот только это самое «…тебе от этого плохо», как и любая боль, — прорывается наружу, будоражит совесть, не дает окончательно успокоиться в этом дурном сне.
Я долго думал, почему же так получилось, почему радость моего первоначального обращения к Богу с годами превратилась в такое вот унылое существование, которое иначе как ожиданием смерти никак не назовешь. И ладно бы еще это ожидание было радостным, как у апостола Павла. Но ведь вместо радости не страх даже — полная безнадежность и уверенность в собственной погибели, лишь слегка разбавленная робкой надеждой на то, что Бог по каким-то неведомым мне причинам всё же спасет меня несмотря ни на что.
Вот из такого печального состояния я и попробовал некоторое время назад поразмышлять о нем и разобраться в его причинах. И пришел к определенным выводам, которыми хотел бы сейчас поделиться. Ни в коем случае не претендую здесь на какие-то широкие обобщения. Все, о чем пойдет речь, — исключительно мой личный опыт и мой взгляд. Но это взгляд на проблему, которая, вероятно, касается многих и суть которой можно свести к следующему вопросу: почему современные христиане нередко так не любят себя?
Я к Тебе с рюкзаком, Господи!
Может ли христианин любить себя? Казалось бы, нелепый вопрос. Не только может, но — должен, призван и обязан словами Священного Писания «…возлюби ближнего как самого себя». То есть мера отношения к ближнему самым непосредственным образом определяется в Библии нашим отношением к себе. И если ты не любишь даже себя, как же тогда сможешь полюбить других людей и Бога? Научись правильному отношению к себе, тогда поймешь, как правильно относиться к ближнему.
Казалось бы очевидные вещи, но… Любить себя многие современные христиане не умеют и даже не хотят. Обычно, это странное нежелание объясняется словами Христа …если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною
(Мф
16
:24). Действительно, при поверхностном прочтении может показаться, будто слова про отвержение себя — это некий синоним нелюбви к себе. Но ради чего Господь призывает учеников к такому отвержению себя? Ради спасения! Ради высшего блага, к какому только может стремиться человек в нынешнем его состоянии. Значит, речь тут идет вовсе не о нелюбви к себе, а как раз напротив — о максимальном проявлении этой любви, о жалости к себе, заботе о своей участи. «Отвергнуться себя, — говорит святитель Филарет Московский, — не значит бросить душу и тело без внимания, без попечения, но только отвергнуть пристрастие к телу и его удовольствиям, к жизни временной и ее благополучию, и даже к наслаждениям душевным, черпаемым из неочищенной природы, к желаниям собственной воли, к любимым понятиям собственного мудрования…» — вроде бы тут все понятно. Но далее Святитель пишет слова настолько важные, что их стоит выделить особо: «… Для чего же требуется это самоотвержение? Для того, что без него желание идти за Христом осталось бы несбыточным». Вот ради чего мы призваны оставить свои пристрастия! Невозможно отправиться в дальний поход с рюкзаком, набитым всякой ерундой, ненужной в таком путешествии. Мы обременили себя слишком многими привязанностями и изнемогаем под их тяжестью, а сбросить никак не решаемся, считая их чем-то ценным и важным. Именно поэтому Иисус призывает нас такими трогательными словами, исполненными сострадания и жалости к людям, измучившим себя непосильным грузом:
Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко.
Вот о чем идет речь в словах об отвержении себя — о том, чтобы сбросить с себя тягостное бремя собственных страстей и грехов, и взять на себя легкое бремя следования за Господом, Который предлагает нам это, потому что любит нас. Так можем ли, смеем ли мы не любить себя, когда нас любит Христос?
Увы, и смеем, и можем. Более того — при этом еще и утешаем себя странными мыслями, будто такая наша нелюбовь к себе угодна Богу, потому что мы вроде бы как «по заповеди отвергаемся себя».На самом же деле
мы пребываем в обыкновенном унынии, возникающем на том месте в нашей душе, где должен был бы воцариться Господь.
Пристрастия свои вроде бы как отвергли, а за Христом так и не пошли. И не осталось у нас ни старых сомнительных радостей, ни нового Христова утешения. Одна пустота и скука, переходящая в смертную тоску. Молитву не полюбили, чтение Библии не полюбили, богослужение в храме не полюбили… Тащим все это годами как некую тягостную обязанность, будто с постылой женой век коротаем. Делаем добрые дела, от которых нам плохо. А ведь и чтение, и молитва, и службы в Церкви — все это не что иное, как различные формы богообщения. Которое нас так тяготит. Вот и выходит, что мы и себя разлюбили, и Бога не научились любить…
А рядом с унынием обязательно бродит лень. Оглянуться не успеешь, как вот уже — оставлены и молитвы, и чтение, и церковные службы. Ну, ведь лень же делать то, что не приносит радости. Разок пропустил, другой… Вроде как сначала совесть чуть-чуть покусывает, мол, нехорошо как, подымайся, иди. А ты и в третий раз не пошел в храм, не встал вечером на молитву. Потом в четвертый… И совесть потихоньку стала звучать все тише и тише: что проку теребить человека, которому это не нужно совсем. А на место молитвы и чтения Библии пришли просмотры кино и бесконечные переписки в социальных сетях с другими, такими же потерявшимися, христианами, разлюбившими себя и Бога.
Почему верующие так враждебны по отношению к атеистам
Источник перевод для mixednews — Lena Che
6.01.2011 Грета Кристина
На нас, атеистов, лепят обидные и злые ярлыки, когда мы испытываем гнев, надежду, говорим о нравственности или о смысле жизни. Чего же верующие так боятся? Есть ли что-нибудь, что атеисты могут сказать о нашем неверии – или даже просто о наших жизнях – что не будет вызывать негативного впечатления о нас?
Две последние истории, рассказанные в новостях/блогах/блогосферах, ярко показали мне – не в первый раз – позицию «будьте вы прокляты, если сделали, будьте прокляты, если не сделали», которая применяется к неверующим в нашей культуре. С одной стороны, атеистов провоцируют на негатив и конфронтацию, а читатели узнают, что мы всё время ходим разочарованными и злыми, потому что у нас нет надежды на жизнь после смерти. С другой стороны, неверующих призывают разделить позитивные, радостные аспекты нашей жизни и встать на те пути, благодаря которым мы найдём смысл в жизни и надежду даже перед лицом смерти… и призывают увеличить число упоминаний нами имени Бога.
Первый призыв более знаком. Возможно, вы слышали подобную песенку раньше – даже если не слышали её именно в этом исполнении. В блоге канадской газеты «National Post» отец Тим Мойл размышляет над тем, почему так много атеистов, как он считает, выглядят сильно разозлённым… и высказывается в том смысле, что это атеисты испытывают злобу, потому что тема смерти вызывает у нас горечь и безысходность. Он пишет:
Атеисты склонны видеть свой личный мир как ограниченную данность, в которой всё, что они могут достичь, имеет свой потолок. Для них жизненная несправедливость никогда в итоге не будет оплачена, а установка «ты можешь получить то, что видишь» ограничивает их в жизненных испытаниях. Верующие знают, что всё к лучшему. Они знают, что следование учению церкви может подвести их ближе к обещанному идеалу здесь и сейчас, что любые несправедливые препятствия на их жизненном пути это результат их верности Богу, и что они будут зачтены в будущей жизни.
Легко понять, что такие рассуждения подливают масла в огонь злобы, которую испытывают многие атеисты. Когда человек придерживается атеистических убеждений, что непременно значит, что он не дождётся окончательного правосудия, мира и любви, он не может смотреть сквозь пальцы на полную аннигиляцию в смерти.Не удивительно, что они так раздражены.
Второй сюжет вроде как менее распространён. Но, увы, не так уж и редок. Недавно, когда скончалась Элизабет Эдвардс (бывшая жена сенатора и экс-кандидата в президенты Джона Эдвардса, умершая от рака 7 декабря 2010 года, прим. mixednews), и когда было опубликовано прощальное послание незадолго до её смерти, в котором женщина выразила своё глубокое и неизменное чувство надежды, рассказала о значении и ценности жизни, христианский комментатор правых взглядов Дональд Дуглас сообщил с ядовитыми нотами как о чём-то ужасном, что Элизабет виновна в ожесточении и нигилизме, поскольку в своём послании со словами благодарности своей семье, друзьям, исполненном веры в силу надежды и жизненной стойкости… она не упомянула Бога. Он сказал:
Очевидно, что Элизабет Эдвардс хочет опереться в своей вере на что-то, будь то надежда, или сила, или что-нибудь. Но не на Бога. Я сомневаюсь, что это было вызвано просто горечью от того, что она была брошена мужем, который проживает отдельно от неё, – скорее она была оставлена Богом. И представьте, что бы было, если бы она стала Первой Леди. Американцы, особенно христиане, как правило ожидают от своих президентов внешних проявлений веры, и следовательно того же ждут и от Первой Леди. Демократы явно не беспокоятся об этом, как можно видеть по тем фактам, о которых говорит один из авторов в журнале «American Prospect». Провозглашая, что быть антирелигиозным — это круто, теология без Бога от Эдвардс заимствует идеи у неокоммунистов. Тем не менее, лёжа на смертном одре и отдавая то, что в народе называется последним прощанием, Элизабет Эдвардс не может найти где-то внутри себя силы, чтобы попросить благословения у Бога. Как же она готовится к будущей жизни? Я полагаю, что нигилизм, о котором я говорю, вырос до такой степени, что переместился в область левых политических взглядов даже более, чем я ожидал.
Да, да, предупреждая всех, кто вскочит, чтобы поправить меня, — я знаю. Элизабет Эдвардс не была атеистом. Она скорее слабый деист, верящий в бога, создавшего вселенную, но не верящий, что он вступает в контакт со своим творением день за днём. Но моё мнение остаётся прежним. Даже если Эдвардс так или иначе верила в Бога, она не сказала об этом в своём прощальном послании… и по этой причине Дуглас чувствовал себя вполне комфортно, избивая её на смертном одре. На самом деле, тот факт, что Эдвардс не была атеистом, делает моё убеждение ещё крепче. Эта само собой разумеющаяся враждебность в отношении недостаточной набожности, по-видимому, будет направлена против любого – атеиста, деиста, верующего, кого угодно – кто не так или не в достаточной степени проявляет пиетет и благодарность Богу. Даже если они, мать их, уже умирают от рака.
И пока проповеди такого рода против миролюбивых атеистов чуть менее распространены, чем нападки на агрессивных неверующих, они вовсе не редкость. Посмотрите на реакцию в отношении марширующего оркестра атеистов на Рождественском параде в Техасе. Исполнение ими песни «Джингл Беллс» и пожелание счастливого Рождества было достаточным, чтобы вспыхнула буря дискуссий относительно атеистов как агрессивных, глумливых, провокационных, исполненных ненависти возмутителей спокойствия. Или посмотрите на реакцию, которую вызывают атеистические объявления на автобусах и рекламных щитах. Да, некоторые из них являются частью кампаний, критикующих религию или аргументировано выступающих против неё.
Однако большинство объявлений говорят вещи вроде:
«Вы можете быть хорошими без Бога». Или «Миллионы людей хорошо себя ведут и без Бога», или «Не верите в Бога? Так будьте добры во имя добродетели».
И где бы ни появились эти рекламные призывы, они неизбежно вызывают практически ужас у верующих, которые объявляют такие призывы по своей сути оскорбительными, конфронтационными, кричащими и очевидно агрессивными. Бросающаяся в лицо агрессия видится часто как основной результат нашей предполагаемой озлобленности и жизненной пустоты. Если бы жизни атеистов не были пусты и были бы осмыслены, по-видимому, нам не нужно было бы в качестве компенсации тыкать в лицо каждому свою безбожность.
И когда мы говорим о наших исключительно здравых чувствах осмысленности, радости и ценности жизни, мы обвиняемся… опять же в безнадёжном, горьком нигилизме.
Почему это происходит?
Почему априорное предположение «атеисты – отчаявшиеся и ожесточённые» является единственным из всех возможных выводов, который можно сделать на основании множества фактов?
Почему для многих верующих так важно видеть в религии единственно возможный источник надежды, радости и смысла… а менее религиозных людей воспринимать как естественно отрезанных от всего, что делает жизнь полноценной?
Не похоже, что эти выводы делаются на основании каких-то реальных причин. Для начала: абсурдно смотреть на кого-то, кто испытывает гнев, и считать, что гнев – это единственная эмоция, на которую он способен. Я читала множество злых высказываний атеистов (чёрт, я и сама пишу об этом), и авторы где-нибудь в другом месте писали о восторге, удовольствии и благодарности, которые они получают от жизни. На самом деле, фонтанирующее, напыщенно прозаичное, в стиле Карла Сагана (американский астроном, занимался поисками внеземного разума, прим. mixednews) удивление великолепием вселенной так распространено среди писателей-атеистов, что стало почти клише. Так что читать статью атеиста, в которой он выражает злость на религию, и предполагать, что его должно быть постоянно переполняет слепая ярость и неспособность к радости, или к смеху, или к удивлению… это как читать кино-рецензию Роджера Эберта (американский кинокритик и телеведущий, прим. mixednews) и чувствовать глубокую жалость по причине его трагической зашоренности и ограниченности, поскольку всё, что он когда-либо делал в жизни, это ходил в кино. Когда вы думаете так, это действительно отчасти глупо.
По сути, когда вы смотрите на вещи, которые раздражают злых атеистов, вы заметите, что многие из них – может быть большинство – не про то, как верующие обращаются с атеистами. Они про то, как верующие обращаются с самими верующими. Богатые знахари-христиане обманывают прихожан, вытягивая из их карманов с трудом заработанные деньги; Католическая церковь сознательно защищает священников-педофилов и переводит их из одного прихода в другой, чтобы они могли насиловать ещё больше детишек родителей-католиков; мусульманских женщин сажают в тюрьмы, избивают и даже убивают за внебрачные связи; в Индии касту неприкасаемых учат, что их приносящий вред статус является наказанием за грехи прошлой жизни; проповедники-фундаменталисты рекомендуют женщинам не разводиться с жестокими супругами; религиозные войны, ненависть и фанатизм; протестанты ненавидят католиков; индусы ненавидят мусульман; все ненавидят евреев… когда вы спрашиваете злобных атеистов, почему мы злы на религию, вышеперечисленные пустяки тоже сразу приходят на ум. Фанатизм и неприятие по отношению к атеистам один из пунктов списка, конечно. Однако ненормальный накал раздражения атеистов вызван не эгоистичной досадой на основе дурного обращения. Это оправданная реакция на жестокий и несправедливый произвол. Тот совершенно верный ответ, какой можно ожидать от людей со здравым восприятием нравственности и осмысленности бытия.
И я надеюсь, что мне не нужно объяснять, как плоско и до смешного бессмысленно воспринимать неверующих с их строго осмысленными чувствами нравственности и осмысленности бытия, трансцендентальности и связи с высшим, мечтами и весельем… и считать само собой разумеющимся, что мы должны были потерять надежду и радость жизни, отчаяться из-за неизбежности смерти и потерять связь со всем, что есть добро и истина.
Так что же происходит?
Откуда взялись подобные предположения?
Почему гнев атеистов так бесцеремонно списывается на желчный нигилизм? Почему атеистам так запросто отказали в праве на счастье, как в логически невозможное для них чувство?
Почему для многих верующих так важно загонять атеистов в рамки естественного уныния и враждебности?
Конечно, кое-что из этого является стандартным ответом на изменение общественного движения. Подумайте о визгливых, злобных феминистках; склонных к насилию, иррациональных чёрных активистах; истеричных гомосексуалистах; в любое время маргинальный класс поднимает свой голос и выражает недовольство, они либо опасны, либо тривиальны, и поэтому всё, что они говорят, автоматически отвергается. Это гегемония в действии, ребята! Если система власти собирается защитить и законсервировать себя, она не признаёт законность какой бы то ни было критики в свой адрес. Возможность того, что критика может быть законна, даже не будет рассматриваться, ни на секунду. А религия содержит действующие механизмы самозащиты и самоконсервации.
Это потому, что они должны так думать.
Это потому, что признание существования добрых, хороших атеистов подрывает слишком много рациональных религиозных убеждений верующих.
Для начала, существование хороших, счастливых атеистов разрушает прагматичное оправдание существованию религии и наносит по ней многочисленные удары. Если вы будете утверждать, что религия необходима для того, чтобы человек мог быть счастлив и нравственен, тогда существование счастливых и нравственных атеистов вне религии выбивает землю у вас из-под ног. В любом случае, прагматичное оправдание религии смехотворно – как если бы утверждалось, что каждый должен верить в Санта-Клауса, потому что в декабре он делает детишек счастливыми и послушными – но даже если вас не заботит, какие из вещей, в которые вы верите, являются правдой, и вас интересует только их полезность, тогда существование атеистов, жизнь которых богата, добра и наполнена смыслом, делает совершенно очевидным тот факт, что религиозная вера на самом деле не несёт в себе всего, что полезно. Именно поэтому так много верующих, сталкиваясь со счастливыми и нравственными атеистами, просто затыкают уши и начинают монотонно напевать: «Я не слышу тебя, я не слышу тебя, я не слышу тебя!»
Однако существование хороших, счастливых атеистов не просто противоречит аргументам о пользе религии. Оно противоречит некоторым из наиболее распространённых аргументов об истинности религии.
Они верят, что Бог не просто существует, но что он источник всего счастья и добродетели, даже что он и есть само определение счастья и добродетели. И каждую часть счастья и благополучия в своей жизни они приписывают присутствию Бога и личным с ним взаимоотношениям.
Так когда же атеист прозревает и говорит: «Нет, нет бога в моей жизни, нет никаких личных отношений с невидимым другом… а моя жизнь всё так же счастлива и хороша»? Когда же атеисту становится ясно, через наши слова и действия, что мы находим достаточно и смысла, и морали, и радости в этой жизни, и эта жизнь одна? Тогда атеист берёт «доказательство», и превращает его в пыль. Если мы можем жить хорошей, счастливой жизнью без веры в Бога… откуда же к нам приходят добродетель и благополучие? Верующие должны решить, что Бога или не очень сильно волнует, верят ли в него… или они должны отбраковать добродетель и благополучие у атеистов. И последнее – это именно то, что многие из верующих и делают.
А счастливые, нравственные атеисты ставят под сомнение истинность претензий религии ещё одним способом – неразрешимой головоломкой, прежде всего, почему существуют атеисты.
Когда атеистам становится ясно, что мы даём религии искренний шанс рассмотреть вопрос серьёзно и вдумчиво, и, в конце концов, приходим к заключению, что гипотеза о боге неправдоподобна и не подкреплена убедительными доказательствами… самих верующих, когда приходится поднимать вопрос, почему Бог не явил себя нам. И верующие вынуждены ещё раз сделать вывод, что Бога не очень заботит, верят ли в него … или они вынуждены сделать вывод, что сердца атеистов так закалены, что не воспринимают Бога, или гнев, или ожесточённость. Они должны сделать вывод, что мы отказались от религии или из-за стервозной обиды на нашу жизнь, которая идёт не так, как бы нам хотелось, или из-за эгоистичной обиды на божьи заповеди и ограничения. Если атеисты живут счастливой жизнью, то это выбивает фундамент из-под первого предположения… если нравственной жизнью, то из-под второго.
Таким образом, разумеется, эти верующие собираются отказаться от идеи, что атеисты могут быть одновременно и нравственными, и счастливыми. И конечно, всё, что делают атеисты, загоняет нас в рамки, доказывающие наш горький, враждебный, безрадостный нигилизм. Когда мы испытываем справедливое негодование из-за нешуточной несправедливости в отношении нас самих и других людей… это является доказательством нашего горького, враждебного, безрадостного нигилизма. И когда мы испытываем глубокую, трансцендентальную радость, удивление и благодарность за жизнь в целом и наши жизни в частности… это доказывает наш горький, враждебный, безрадостный нигилизм.
Такие рассуждения очень хитрая часть рационализма.
Есть только одна проблема.
Это смехотворно.
Это не просто не поддаётся фальсификации и, следовательно, строится на сомнительных гипотезах (хотя так оно и есть). Это, судя по всему, абсурд. Это требует совершенно умышленного невежества, вопиющего отказа от очевидных фактов, преднамеренного затыкания ушей и закрытия глаз, сознательной и совершенно искренней готовности отказаться от реальности и заменить её на свою собственную.
И если вас заботит, являются ли вещи, в которые вы верите, правдой, вы должны захотеть переосмыслить их.
Поделиться… VK 0
Плохой, очень плохой!
Недавно в разговоре старый мой друг, будучи в унынии, произнес еще одну формулу «христианской нелюбви к себе», которую я и сам много раз произносил раньше, и от других слышал неоднократно. Но тут вдруг как-то резанула она слух настолько, что захотелось разобраться — о чем она. А сказал мой друг буквально следующее:
— Да, я, конечно, понимаю, что я плохой христианин, но все же…
Вот тут у меня и случился когнитивный диссонанс. Говорю ему:
— Постой, как это? Что означает — плохой христианин? Это же оксюморон какой-то, «осетрина второй свежести». Человек просто — либо христианин, либо нет, он или живет по заповедям, или нарушает их. Вот ты, например, воруешь?
— Нет.
— Взятки берешь?
— Нет.
— Пьянствуешь, изменяешь жене?
— Да нет же, конечно.
— То есть ничего из «грехов к смерти», как их называл апостол Павел, ты не делаешь, следовательно, Царство Божие наследовать способен. Зачем же ты так себя называешь?
Друг подумал:
— Но я знаю, что во мне есть и гордость, и тщеславие, и сребролюбие…
— Так, — говорю, — стоп! Это все не грехи, а страсти, они в той или иной мере действуют в каждом человеке, включая величайших святых. И они тоже видели их в себе, и каялись в них до самой смерти. Что же, по-твоему, они тоже плохие христиане?
Короче, разговор у нас состоялся тогда важный, содержательный. И вот что я из него для себя вынес. Современный христианин зачастую даже на уровне понятий не представляет, в чем разница между грехами к смерти, грехами не к смерти, мысленными грехами и страстями. Все это смешано в какую-то жуткую кашу, и в результате человек перестает видеть разницу между, скажем, убийством и привязанностью к вкусной еде, между супружеской изменой и сгоряча сказанным недобрым словом. В результате хороший, добрый человек, живущий по Закону Божьему, ощущает себя нераскаянным грешником, лишенным спасения. И, конечно же, не любит себя, да и за что тут себя можно любить? Ну а дальше происходят еще более печальные вещи. Нелюбовь к себе всегда требует какой-то компенсации, поэтому одни заливают ее спиртным, другие — компульсивным перееданием, или, проще говоря, — необузданной тягой к холодильнику в любое время суток, третьи подсаживаются на социальные сети… Из такого ложного самоощущения человек потихоньку, шаг за шагом может прийти и к настоящим смертным грехам, изменяющим само естество человека, его душу и тело, отсекающим от Бога, несущим смерть и погибель. Логика тут достаточно простая: если я, и не совершая смертных грехов, живу в предвкушении вечной гибели, а не воскресения мертвых и жизни будущего века, если вечные блаженства мне уже недоступны, то уж хотя бы греховных наслаждений попробую вкусить, все равно ведь пропадать… Нужно ли говорить, что подобные мысли внушает человеку все то же древнее существо, что когда-то нашептывало в райском саду совет съесть запретный плод. Так нелюбовь к себе, помноженная на незнание, может лишить человека богообщения и привести его к общению с дьяволом.
К слову сказать, в богословской литературе выражение «плохой христианин» я встречал только у Николая Бердяева, да и тот употребил его скорее в публицистическом, чем в богословском смысле. Ни у кого из святых отцов ничего подобного мне на глаза не попадалось.
Гнев Иисуса Христа
Евангелие дает четкий ответ, был ли гнев в числе прочих человеческих свойств воспринят Богочеловеком при воплощении.
Почти все эпизоды, где иудеи пытаются своими вопросами спровоцировать Его на нарушение иудейского закона являются тому примерами. Иисус называет провокаторов лицемерами, змеями и гробами, наполненными нечистотами. Он проявляет невербальную агрессию в отношении к законникам, которые дали себе право толковать Закон и превратили Божьи заповеди в набор бессмысленных обрядов, за которыми разучились видеть человеческую боль и горе.
Самый яркий пример гнева Иисуса Христа дан в истории с изгнанием торговцев из храма, где Он от гневных взглядов перешел к действиям.
И здесь очень важно понять, на что Господь направлял свою агрессию. По общему мнению святых отцов, гнев Его был направлен на грех, творимый людьми. Причем не на любой грех, а только на тот, что народные учители иудеев творили под маской праведности. Блудница знала, что виновата, и Господь защитил ее от побивания камнями. Мытари понимали, что предали свой народ, и Господь приходил к ним в гости, ел с ними хлеб.
Иисус Христос в Евангелии проявляет агрессию только там, где нужно защитить границы настоящей праведности. Его гневный голос звучит лишь в тех случаях, когда грех пытается выдать себя за благочестие.
Радостопечальные
Вот еще одно распространенное объяснение нелюбви к себе: святые отцы уничижали себя, ругали последними словами, обвиняли себя в самых ужасных грехах, значит, и мы тоже должны так делать. Все вроде бы так, в покаянных молитвах, составленных святыми, действительно можно встретить очень жесткие их определения в отношении себя. Но есть один важный момент, без которого невозможно правильно понять тот духовный опыт, из которого рождались такие молитвы. Святые очень любили Бога и общение с Ним. Вся их жизнь была по сути таким общением, молитва сопутствовала им во всех их делах, а Священное Писание они часто знали наизусть и тем не менее — ежедневно читали его, наслаждаясь Словом Божьим, питавшим их душу. Ради богообщения они даже оставляли мир и уходили в пустыню, чтобы ничто из земных забот не отвлекало их от этой постоянной обращенности к Господу. И,конечно же, такая любовь святых к Богу не оставалась безответной. Дух Святой сиял в них, просвещая их ум, чувства, и даже само тело. В Его сиянии святые и видели себя греховными, недостойными этой Божественной чистоты, которая даже в ангелах может высветить недостатки. Радость от этого божественного утешения была столь велика, что святые отцы как бы уравновешивали ее покаянным плачем о грехах, которые увидели в своих душах, просвещенных благодатью. И даже придумали для этого парадоксального совмещения плача и радости специальное название — радостопечалие. Так, преподобный Григорий Синаит пишет: «…Величайшее есть оружие — держать себя в молитве и плаче, чтобы от молитвенной радости не впасть в самомнение, но сохранить себя невредимым, избрав радостопечалие». Таким образом, печаль и самоуничижение святых были неразрывно связаны с величайшей радостью и являлись не чем иным, как одним из проявлений действия Божия в них.
В одной из своих ранних песен Борис Гребенщиков очень точно сумел выразить саму суть христианского радостопечалия:
Но мы идем вслепую в странных местах,
И все, что есть у нас, это радость и страх:
Страх за то, что мы хуже, чем можем,
И радость о том, что все в Надежных Руках.
Святые ругали себя вовсе не из унылого состояния богооставлености, но из такой глубины приближения к Богу, которую нам и представить себе невозможно. Печаль о своих грехах была растворена у них радостью о Христе, исцеляющем эти грехи, подающем им небесные утешения, открывающем им тайны Царства.
А вот теперь давайте подумаем — может ли человек в таком состоянии не любить себя? Даже на уровне человеческих отношений — может ли не любить себя невеста, рядом с которой любимый и любящий ее жених? Ответ, думаю, очевиден.
В этом безрадостном самоуничижении — еще один сбой нашей духовной жизни, еще одна «системная» ошибка нашего христианства. Преподобный Симеон Новый Богослов поучает: «Всякому надлежит рассматривать себя и внимать себе разумно, чтобы ни на надежду одну не полагаться без плача по Богу и смирения, ни опять на смирение и слезы не полагаться без последования им надежды и радости духовной». Как печаль, так и радость одна без другой и в своих крайних проявлениях — опасны. Ни радости без печали, ни печали без радости, ибо источник их обеих — Бог. Нормальное внутреннее состояние верующего — это соединение радости и печали, находящихся в неуловимом динамическом равновесии. Но что же остается от радостопечалия, когда из него уходит радость? Вот с этим-то, оставшимся, мы и живем, творя добро, от которого нам самим плохо. Чего ж удивляться, что в таком плачевном состоянии мы не любим себя…
