«Благословен Грядый во имя Господне!», — о Входе Господнем во Иерусалим

«Благословен Грядый во имя Господне» (Мф. 21:9)

Страстная седмица начинается воспоминанием о Входе Господнем в Иерусалим. Посмотрим на это событие, как его описывает Евангелист Матфей: «И когда приблизились к Иерусалиму и пришли в Вифанию к горе Елеонской, тогда Иисус послал двух учеников, сказав им: пойдите в селение, которое прямо перед вами; и тотчас найдете ослицу привязанную и молодого осла с ней; отвязавши приведите ко Мне; и если кто скажет вам что-нибудь, отвечайте, что они надобны Господу; и тотчас пошлет их. Все же сие было, да сбудется реченное через пророка, который говорит:
«Скажите дщери Сионовой: се Царь твой грядет к тебе кроткий, сидя на ослице и молодом осле, сыне подъяремной». Ученики пошли и поступили так, как повелел им Иисус: привели ослицу и молодого осла и положили на них одежды свои, и Он сел поверх их. Множество же народа постилали свои одежды по дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали по дороге; Народ же предшествовавший и сопровождавший восклицал: осанна Сыну Давидову! благословен Грядущий во имя Господне! осанна в вышних! И когда вошел он в Иерусалим, весь город пришел в движение и говорили: кто Сей? Народ же говорил: Сей есть Иисус, пророк из Назарета Галилейского»
(Мф. 21:1-11). Страстная седмица в Валаамском монастыре

В Евангелии есть нечто таинственное, неподвластное языковому описанию и логическому определению. В самом деле, Тот, Кто здесь открывает Себя, есть Предвечный Сын Божий, прежде сложения мира, пребывающий в лоне Отчем. Это означает, что Он с самого начала знает, чем завершиться Его земной путь. Евангельские тексты неоднократно подчеркивают это сознание Креста, неизбежность которого открывается сразу после исповедания Петра (Мф. 16:21). Однако Евангелие далеко отстоит от античного фатализма, где герой якобы знает свою судьбу. Сама категория судьбы не может быть применена к жизни Христа, ибо она есть нечто внешнее для личности, обуславливающее ее несвободу. Господь абсолютно свободен, Его земной путь укоренен в этой Божественной свободе и, следовательно, является результатом воли, решения, а не абстрактного рока. Но ведь с точки зрения нашей человеческой логики, это означает, что евангельские и вообще библейские события, могли бы быть и другими. И, действительно, свобода выбора означает потенциальную возможность разного развития событий. Ярче всего это явлено в гефсиманской молитве: «И отошед немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты»

(Мф. 25:39).

Но эта проблема распространяется и на людей, которые окружают Иисуса. Здесь тоже присутствует таинственная двойственность. С одной стороны, древние пророчества Ветхого Завета неким образом предопределяют ход событий истории спасения: «Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою? И начав от Моисея, из всех пророков изъяснял им сказанное о Нем в Писании»

(Лк. 24:25-26). С другой стороны, они не отменяют человеческой свободы и возможности выбора. Это подчеркивает Сам Спаситель, говоря об Иуде:
«Впрочем Сын Человеческий идет, как написано о Нем; но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться»
(Мф. 26:24). Как видим, Господь не снимает с предающего Его ученика ответственности, которая возможна лишь при наличии свободы.

Итак, перед нами очевидное противоречие: библейские события предстают перед нами необратимыми, с одной стороны, но выраженное Откровением учение о свободе предполагают возможность того, что эти события могли бы быть и другими, а значит никакой предопределенности не существует. Это одна из главных проблем богословия, которую пытались разрешить еще Отцы Церкви. Так, например, преподобный Максим Исповедник вводит здесь понятие первородного греха: необратимость истории спасения обусловлена именно свободой трагического выбора Адама. При этом любовь Божия такова, что Воплощение состоялось бы даже при отсутствии падения человека, но тогда оно не завершилось бы Голгофой.

Все эти линии сходятся в событии Входа Господня в Иерусалим. До Креста остаются считанные дни, но сейчас мы видим ликующий народ, восклицающий: «осанна Сыну Давидову! благословен Грядущий во имя Господне! осанна в вышних!». Впервые Иисус открыто предстает перед Израилем как Христос: тот Спаситель, которого столько веков ожидал народ Божий. Этот момент исполнения обетований, полноты бытия, божественной силы, явственно здесь ощущаемой.

Часто можно услышать следующую интерпретацию этого евангельского места: люди, столь радостно встречающие Христа, воодушевлены лишь потому, что видят в нем только земного политического лидера, который спасет их от римской оккупации, вновь сделает Израиль могущественным государством. А в момент, когда Господь являет им подлинную правду Божию, они отворачиваются от Него. Наверное, такая трактовка действительно обоснована, но она не является единственной.

Этот момент можно понимать, как действие Духа Божия, который открывает людям грядущего Царя Славы. Здесь Небо настолько очевидно и явственно сходит на землю, что «предшествовавшие и сопровождавшие» ощущают это всем своим существом. Тут нет философских размышлений, толкований Писания, напротив, сцена полна непосредственной детской радостью о Господе, восходящем в Святой Город. Такое восторженное принятие божественной милости исключает всякую земную логику. При этом те, кто сомневаются и не доверяют Христу, оказываются исключенными из этой всеобщей радости: «Видевши же первосвященники и книжники чудеса, которые Он сотворил, и детей, восклицающих в храме и говорящих:
«осанна Сыну Давидову!», вознегодовали и сказали Ему: слышишь ли, что они говорят? Иисус же говорит им: да! разве вы никогда не читали: «из уст младенцев и грудных детей ты уcтроил хвалу»?»
(Мф. 21:15-16).

Итак, во время входа в Иерусалим народ, пусть ненадолго, но узнает в Иисусе своего Мессию-Христа. Эта благая весть открывается Духом Божиим, наполняющим сердца людей великой радостью. Точно также некоторое время назад узрел в Своем Учителе Бога и Петр: «Симон же Петр отвечая сказал: Ты – Христос, Сын Бога Живого. Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах»

(Мф. 16:16-17).

Тут неизбежно встает вопрос: как те же самые люди, которые увидели в Иисусе Спасителя, через некоторое время в синедрионе стали требовать Его казни? И здесь снова возникает поставленная нами выше проблема: соотношения человеческой свободы и божественного промысла.

Во времена западной Реформации некоторые богословы пытались разрешить ее, попросту изъяв из рассуждений понятие свободы: человек есть некое орудие в руках Божиих, которое используется для спасения избранных. Такое понимание глубоко чуждо Православию, всегда отстаивавшего свободу, как неотъемлемую часть личностного бытия. Бог не ломает человеческую волю, а взаимодействует, ожидая добровольного ответа от нее: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною»

(Откр. 3:20). Поэтому событие входа в Иерусалим следует понимать именно в этом ключе.

Бог открывает Себя людям, не как политический лидер и земной царь, но как милость и любовь, кротко восходящая в Святой Город, «сидя на молодом осле, сыне подъяремной». Его не окружает блистательная армия, осанна исходит из уст детей. Тем не менее, действие Силы Божией настолько могущественно и зримо, что люди не могут это не заметить. Это Божий Дар Израилю, который можно принять или отвергнуть.

И дальнейшие евангельские события показывают, что момент восторга и радости быстро меняется на разочарование. Человеческая логика как бы отталкивает Спасителя, когда в храме в пространство всеобщего ликования, вдруг украдкой проникает сомнение: первосвященники вновь требуют доказательств и знамений. Они не поверили Христу в момент воскрешения Лазаря, напротив, именно после этого приступают к прямой разработке плана Его убийства, не поверили и теперь. Не пройдет и нескольких дней, как этим ядовитым сомнением они смогут отравить и души, искренне радующихся ныне людей. Поэтому у Матфея эта глава заканчивается притчею о злых виноградарях.

Страстная седмица и Цветная триодь

Таким образом, событие Входа Господня в Иерусалим наполнено важным богословским смыслом: это тот момент, когда миру был дан последний шанс принятия Христа. Божие предзнание Своего страдания не означает потерю для человека его свободы и ответственности. Более того, это предзнание и гарантирует их. Это особенно ярко заметно в сцене ареста Спасителя: «И вот, один из бывших с Иисусом, простерши руку, извлек меч свой и, ударив раба первосвященникова, отсек ему ухо. Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом и погибнут; или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?»

(Мф. 26:51-52). Именно то обстоятельство, что Господь, зная, что ожидает Его в Иерусалиме, добровольно отказывается от всякой «защиты», и спасает человеческую свободу, даже в ее самом гибельном и чудовищном падении.

Это важно помнить нам, вступающим ныне в святое время Страстной седмицы. Вспоминая Вход Господень во Иерусалим, мы должны изъять из своего сердца губительное сомнение и вместе с детьми воспеть осанну Страстям и Воскресению Христову.

Об истории праздника

Вход Господень в Иерусалим – одно из главных событий последних дней земной жизни Иисуса Христа. Торжественное прибытие в Святой град накануне праздника Пасхи предшествовало Его Страстям и было осуществлением ветхозаветных пророчеств. Народ встречал Спасителя как царя – пальмовыми ветвями, постилая одежду под копыта осла. Поэтому великий двунадесятый переходящий [1] праздник Входа Господня в Иерусалим называют также Неделей ваий (ветвей) или Вербным воскресеньем.

Ил.2. Вход в Иерусалим (вверху) и провозвестившие его пророки (внизу). Миниатюра сирийского Евангелия VI в. Музей Дуомо в Россано, Италия.

Начало празднования восходит, по-видимому, ко второй половине III века. От этого времени сохранилось поучение на Вход в Иерусалим епископа Патарского Мефодия (313) [2]. Святитель Епифаний Кипрский (403) говорит уже о торжествах в этот день [3]. Дело в том, что Иерусалиме в праздники «было принято проводить мобильные службы с обходом святынь» [4]. Паломница IV в. Этерия (Сильвия Аквитанка) в своих «Письмах» свидетельствует о таком шествии: «затем с вершины горы Масличной все идут пешком. И весь народ идет… с песнопениями и антифонами, припевая постоянно: «Благословен грядый во имя Господне». И все дети, сколько их есть в этих местах… держат ветви – одни пальм, другие – маслин» [5]. IV-V вв. датируются поучения на Вход в Иерусалим многих святых отцов, то есть праздник получил распространение во всех поместных церквах. В VII-IX вв. святые Андрей Критский, Косма Маиумский, Иоанн Дамаскин, Феодор и Иосиф Студиты, а также император Лев Философ и др. составили к нему песнопения и каноны, которые вошли в богослужебную традицию.

Ранняя иконография

С началом празднования Входа в Иерусалим появляются его первые изображения. Это рельефы римских саркофагов IV в., которые имеют простую композиционную схему, но отличаются в деталях. Иногда Господь сидит на осле (Ил.1), как говорится в евангелиях от Марка, Луки и Иоанна, а иногда – на ослице с осленком, как сказано, в подтверждение пророчества Захарии (Зах. 9, 9), у евангелиста Матфея. Его могут встречать дети, ломающие ветви деревьев и постилающие одежды, или дети и взрослые. Он может быть юным и безбородым или средовеком [10].

В памятниках V-VII вв. видим новые детали, которые могут закрепиться в иконографии. На резной пластине оклада миланского Евангелия V в. Господь благословляет постилающих одежды. На плакетке с кафедры Максимиана (Равенна, 545-556) Он правой рукой благословляет, а в левой держит крест; одежды перед Ним постилает женщина (Ил. 4). Возможно, это «дщерь Сиона» – символическое изображение Иерусалима. В миниатюре краснофонного сирийского Евангелия VI в., которое хранится в кафедральном соборе Россано (Ил. 2), можно увидеть уже очень разработанную композицию. Господь, сидящий на осле, изображен почти фронтально, ногами к зрителю, в легком развороте к жителям Иерусалима, которых благословляет. Они во множестве – дети и взрослые – собрались у городских ворот с пальмовыми ветвями. Двое отроков постилают под копыта осла одежды синего и пурпурного цвета – в ознаменование двух природ Христа. Господа сопровождают двое учеников, молодой и седовласый – именно двоих Он послал за ослом. Рядом двое детей забрались на дерево и срезают ветви. Такая парность персонажей подчеркивает двойственный характер праздника, а также указывает на два Завета, которые легли в основание Христовой Церкви. Редкая иконографическая деталь – люди с пальмовыми ветвями, которые приветствуют Царя и Господа из окон здания за городской стеной.

Ил. 5. Вход в Иерусалим. Мозаика церкви Успения в монастыре Дафни. Греция. XI в.

Гора Елеон, пальма и Святой град

По мере развития иконографии появляются сложные композиции с изображением торжественных процессий (Ил. 3). Такие памятники создавались прежде всего в столице империи – Риме, где Господа Иисуса Христа стремились окружить ореолом величия и блеска, включая в христианскую иконографию элементы триумфальной тематики. По-видимому, Рим был тем местом, где этот процесс протекал наиболее интенсивно. Свое продолжение он получил в Константинополе с его разветвленным придворным церемониалом. В композиции Входа Господня в Иерусалим появляется нечто общее с античными триумфальными шествиями императоров [15].

Ил. 6. Резная плакетка слоновой кости. Константинополь. X в. Музей византийского искусства, Берлин.

К середине X века иконография праздника уже сформировалась. Важным элементом становится изображение Елеонской горы, которая часто служит фоном для выделения центрального образа, как на плакетке слоновой кости Х в. из Берлинского музея (Ил. 6). В мозаике Палатинской капеллы в Палермо Христос на осле и апостолы за ним изображены спускающимися с горы (Ил. 3). Художник прямо следовал тексту евангелиста Луки: «А когда Он приблизился к спуску с горы Елеонской, все множество учеников начало в радости велегласно славить Бога за все чудеса, какие видели они» (Лк. 19, 37) [16]. Святитель Епифаний Кипрский дает свое толкование этому евангельскому образу: «Что такое сошествие Христа с горы Елеонской? Без сомнения, не что иное, как сошествие с неба к нам Бога Слова» [17].

Напротив горы, чаще справа, изображается город. Архитектура Иерусалима представлена множеством причудливых зданий за стеной с башнями. В центре обычно изображен Иерусалимский храм. С XII в. в византийской, а затем и русской иконописи в центре Иерусалима изображается ротонда с куполом, увенчанная крестом, напоминающая ротонду Воскресения в храме Гроба Господня. Таким образом, земной Иерусалим прообразует Небесный Город и Храм, в котором извечно пребывает Христос как Бог и Первосвященник [18].

Важное место отводится изображению пальмы и пальмовых ветвей – ваий. В греческой традиции праздник называется Κυριακή των Βαΐων (праздник ваий), на Руси – Цветоносной неделей или Вербным воскресеньем. Пальма – символ победы, торжества, изобилия. С пальмовыми ветвями в руках встречали знатных лиц, их вручали победителям. В христианской иконографии пальма становится символом мученичества и победы над смертью. В иконографии Входа в Иерусалим пальма – многозначный символ. Расположенная между горой (символом духовного совершенства) и Иерусалимом (символом Небесного Града) она указывает на райское и одновременно Крестное древо, на которое вскоре предстоит взойти Спасителю.

Ил. 7. Андрей Рублев (?). Икона из праздничного чина иконостаса. Благовещенский собор Московского Кремля. 1405-1410-е гг.(?)

В палеологовскую эпоху появляется новая иконография. Если ранее Спаситель изображался сидящим на осле ногами к зрителю, а лицом к городу, то теперь Он чаще всего представлен в сложном ракурсе. Христос оборачивается назад, к апостолам, ноги Его не видны. Этот извод получил распространение в русском искусстве XV в. (иконы из праздничных рядов иконостаса Софийского собора в Новгороде, ок. 1341; Благовещенского собора Московского Кремля, нач. XV в. (Ил. 7); Троицкого собора Троице-Сергиевой Лавры, 1425–1427; Успенского собора Кириллова Белозерского монастыря, 1497).

В иконах XV–XVI вв. присутствует одна общая особенность, созвучная богослужебным текстам. Господь, в смирении движущийся «во град Иерусалим, исполнити писание» (стихира на стиховне), показан именно тем Царем Кротким, о котором пророчествовал Захария. Вход в Иерусалим – акт Его доброй воли. За ней последует искупление людских грехов великой крестной жертвой, которая откроет людям вход в новую жизнь – в Небесный Град Христов. Свет общего воскресения сияет с икон Входящего во Иерусалим ради нашего спасения Господа. [19].

Толкования святых отцов

В то же время символика Входа в Иерусалим исполнена внутренней противоречивости. С одной стороны, Христос вступает как Царь-триумфатор, с другой – въезжает не на коне, а на молодом осле, символе кротости, а затем добровольно отдает Себя неправедному суду синедриона, идет на позорную смерть на кресте. Вход в земной град Иерусалим стал началом крестного пути и в то же время началом пути в Град Небесный. Сам избранный Спасителем день свидетельствует об искупительной жертве. Святитель Амвросий Медиоланский говорит, что Вход Господа Иисуса Христа в Иерусалим приходился на десятый день месяца Нисана (Исх. 12, 3-6), когда избирался пасхальный агнец, которого закалывали в четырнадцатый день (первый день Пасхи). Следовательно, Христос как истинный Агнец, который должен был претерпеть распятие в пятницу, вошел в Иерусалим именно тогда, когда избирался прообразовательный агнец [8].

О сложной символике событий размышляет святитель Епифаний Кипрский в слове на неделю Ваий. «Для чего Христос, ходив прежде пешком, ныне и только ныне воссел на животное? Дабы показать, что Он вознесется на Крест и прославится на нем. Что знаменует «противоположная весь»? Строптивое расположение духа выгнанного из рая человека, к коему Христос послал двух учеников, то есть два Завета, Ветхий и Новый. Кого означает ослица? Без сомнения, синагогу, которая под тяжким бременем влекла жизнь и на хребте которой когда-нибудь воссядет Христос. Кого означает осленок? Необузданный языческий народ, на которого никто не садился, то есть ни закон, ни страх, ни Ангел, ни Пророк, ни Писание, но только один Бог Слово» [9].