Продолжаем разговор о церковной жизни. Об исповеди и причастии, детском покаянии и трудностях переходного возраста, воцерковлении, строгости и снисхождении к человеческим немощам Правмиру рассказал настоятель храма мученицы Татианы при МГУ протоиерей Владимир Вигилянский.
Сетовать на частоту исповеди неуместно
— Отец Владимир, иногда вечером исповедуешься перед причастием, а до утра либо с домашними поругаешься, либо разгневаешься на кого то, либо еще какой-то грех совершишь, и утром опять идешь на исповедь. И грехи каждый раз называешь одни и те же. Не превращается ли такая частая исповедь в формальное перечисление грехов? В Греции, например, исповедуются реже, там таинство исповеди не привязано строго к причастию. Какие проблемы возникают при частой и редкой исповеди?
— Я, как и многие современные священнослужители, сторонник частого причащения. При этом считаю, что не следует навязывать всем прихожанам эту практику, надо быть рассудительным в этом отношении и не ломать практику, сложившуюся десятилетиями. Но если мне задают вопрос о частоте причащения, а это бывает постоянно, я за редким исключением советую: «Как можно чаще».
Теперь — об исповеди. Действительно, для некоторых церковных людей, постоянно бывающих на богослужениях и регулярно причащающихся, можно и сократить частоту исповеди, но я никогда не встречал людей, желающих этого сокращения. Мало того, когда я приглашаю прихожан, например, в Светлую неделю причащаться на каждой литургии без гастрономического поста и без исповеди, вижу в их реакциях недоумение и смущение. Могу объяснить — почему.
Во-первых, неслучайно некоторые молитвы Литургии, которые читает священник про себя, — покаянные. В одной из них говорится: «Тебе припадаем и Тебе молимся, благий и человеколюбче, яко призрев на моление наше, очистиши наши души и телеса от всякие скверны плоти и духа, и даси нам неповинное и неосужденное предстояние…».
В другой: «Сподоби нас причаститися небесных Твоих и страшных Таин, сия священныя и духовныя Трапезы, с чистою совестию, во оставление грехов, в прощение грехов… не в суд или осуждение». Перед причащением священник читает вслух молитву: «Молюся убо Тебе: помилуй мя, и прости ми прегрешения моя, вольная и невольная…».
Короче говоря, молитвы нас призывают подходить к Чаше, насколько это возможно, с чистой совестью, то есть подготовленными. Но что может быть более эффективным в этом случае, чем исповедь?
Во-вторых, святые отцы нас призывают приобщаться Христовых Таин с чувством собственного недостоинства, отождествляя себя с «нищими духом». Я знаю священников, которые свои проповеди, если содержанием их не является призыв к покаянию, говорят не перед причастием, чтобы не разрушить у причастников покаянное чувство, а потом, после отпуста, когда выходят с крестом.
В-третьих, мы живем во времена, когда понятие греха нивелируется, страсти объявляются даже достоинством человека, признаком его индивидуальности, проявлением личностных качеств. В этой ситуации исповедь все расставляет на свои места.
И, наконец, в-четвертых, самое главное: Господь в самом начале Своего общественного служения пришел с проповедью о покаянии, поставив его условием откровения Царства Небесного. Если «билетом» в это Царство является исповедь, то для нас, чающих в вечности пребывать со Христом, она должна стать уникальным средством преображения. Сетование на частоту исповеди для христианина неуместно.
— Не на это обычно сетуют. Проблема в том, что исповедуешься часто и исправно, а далеко не всегда есть решимость порвать с грехом. Покаяния нет. Многим это знакомо. Как священник может научить сегодня человека покаянию в большом приходе, где на исповедь приходят десятки и сотни людей, не всегда есть возможность уделить человеку больше 2-3 минут? А если сам священник молод, не имеет опыта глубокого покаяния?
— Все мы знаем, что для того, чтобы избавиться от повторяющегося греха, его нужно возненавидеть. Священник должен помочь кающемуся разъяснением, каковы причины этого греха и каковы его последствия. Иногда эта ненависть рождается от постоянного упоминания его на исповеди.
Мне часто люди жалуются на то, что они вынуждены повторять на исповеди одни и те же грехи. Тогда я предлагаю выбрать из списка только один грех, причем, самый маленький, незначительный и постараться в течение недели отказаться от него. Через неделю я прошу продолжить борьбу с этим грехом на месяц и начать бороться с другим, также маленьким грешком. Этот положительный опыт самоочищения очень важен для человека — он понимает, что победить грехи можно.
Мне трудно говорить за священников других храмов. Поделюсь опытом нашего храма. Раз в неделю у каждого священнослужителя есть день дежурства, когда к нему можно прийти на подробную исповедь или духовную беседу. У меня как настоятеля — дежурство два дня в неделю. Кроме того, на доске объявлений есть электронные адреса священников, по которым можно переписываться с нами.
В качестве эксперимента год назад я позволил обнародовать в этом объявлении номер своего телефона, по которому в экстренных случаях мне можно позвонить. Спасибо нашим прихожанам, которые не злоупотребляли пустыми звонками. Эксперимент, кажется, удался. Все эти меры компенсируют отсутствие времени на исповеди при большом наплыве людей в праздники, в субботние и воскресные дни.
— Как подготовить к исповеди ребенка, объяснить ему, в чем каяться? Если просто говорить ему: «Покайся, что маму не слушался», — можно только отвратить его от исповеди.
— Важная задача родителей и священника — укрепить в ребенке понятия добра и зла, что можно и что нельзя делать и говорить. Исповедь — самое лучшее средство для этого. Надо приучать ребенка просить прощения за неблаговидные поступки, а ведь некоторым бывает сделать это очень трудно.
Разговор на эту тему очень полезен. Иногда я перечисляю Иудины грехи — предательство, зависть, воровство, нежелание покаяться — и предостерегаю детей никогда их не совершать. Иногда я спрашиваю ребенка, любит ли он, когда на него ябедничают, когда ему делают больно, когда его обзывают, когда с ним не дружат, когда с ним не делятся игрушками, когда ему не помогают. А после этого ставлю его на место тех, кто так поступает.
Конечно, очень трудно склонить ребенка на откровенный разговор, это тяжелая работа, нужен навык. Есть три среды, в которых ребенок ведет себя осознанно и бессознательно по-разному: семья, школа, двор (товарищи). Надо помочь поставить его в контекст обстоятельств этих сред.
Нужно помнить, что ребенок в процессе социализации легко меняет роли во взаимоотношениях со сверстниками, старшими и младшими братьями и сестрами, с отцом, матерью, бабушкой, разными учителями. Посоветовал бы родителям и священникам почитать литературу о детской психологии, особенно о детских страхах, которые становятся основаниями греховных навыков.
Еще одно чудо в Бортсурманах
Едва дождавшись следующих каникул, я стала собираться в новое далекое путешествие — в город Ульяновск, в надежде, что в симбирском архиве найду сведения о священниках Вигилянских, в судьбах которых еще оставалось много вопросов. Я уже смела уповать на то, что на этом пути окажусь под крылом Божиим, под заступничеством, под руководством, и верила, что путешествие не будет бесплодным.
В симбирском архиве время опять потекло по-другому — я назвала это движение «вперед, в прошлое»: чем глубже я погружалась в былое, тем ближе продвигалась к самой себе, к чему-то главному в своей жизни. Меня ждала новая радость: клировые ведомости церквей Курмышского уезда за все годы ХIХ века уцелели! Многие считали, что эти документы сгорели во время пожара; кроме того, из-за переформирования губерний в области и уездов в районы произошла путаница, и было совсем непонятно, в каком архиве искать драгоценные сведения. Но они были здесь, и я их читала!
Клировые ведомости — это рукописные книги, в которые вносились сведения о храмах и о клириках. Листая их, мгновенно выясняешь все — годы жизни священника, его место рождения и учебы, указания о других храмах, где он служил, его награды, имущество, полный состав семьи, даты рождения домочадцев и даже количество «наставлений» — проповедей, которые он произносил! Это был кладезь информации: я почти полностью, по датам восстановила наше семейное родословие, узнала имена жен и детей священников-предков, проследила побочные ветви, даже видела собственноручные подписи моих дедов — их почерк, свидетельство живого дыхания прошлого. Беглое, наклонное, быстрое — от прапрапрадеда: «Священникъ Павелъ Ивановъ Вигилянский руку приложилъ». Медленное, написанное дрожащей рукой, — весточка из 1838 года от святого праведного Алексия: «Иерей Алексей Петровъ Гнеушевъ, священникъ Успенской церкви…» — голос издалека, встреча! И отпечаток совсем недавней, по меркам истории, эпохи — подпись прапрадеда из семейного альбома, с которого и начались мои поиски: еще несколько месяцев назад я недоумевала, кто он, а теперь вглядывалась в неразборчивые буковки, написанные его рукой, и дивилась ощущению распахнувшейся двери…
Наконец объяснилась и загадочная связь нашей семейной ветви с «владимирскими» Вигилянскими: прапрапрадед Павел учился во Владимирской семинарии и был уроженцем этих земель, но после учебы его направили в далекую Симбирскую губернию, в Бортсурманы, где он и женился на внучке святого и стал его преемником в Успенском храме. Так Вигилянские обосновались в Курмышском уезде почти на целое столетие.
Но главное — я узнала, где похоронен Павел Вигилянский. В советское время церковное кладбище полностью уничтожили. Благодаря народному почитанию уцелела только одна могила — «батюшки Алексея»: получилось так, что, оберегая память праведного чудотворца и ухаживая за его могилой, жители села спасли от разорения и сохранили для нас его святые мощи, которые впоследствии, после его прославления, суждено было обрести Православной Церкви. Но остальные захоронения, увы, сравняли с землей, и воскресить их память до сих пор не представлялось возможным. Теперь же из архивных документов я знала, что отец Павел завещал похоронить себя за алтарем Успенского храма, слева от могилы святого Алексия. Эта история сохранилась благодаря знамению, которое было явлено накануне установления надгробья Павлу Вигилянскому. Некий печник Герасим Чудаков услышал голос, который велел ему воздвигнуть памятник не вплотную, а на некотором расстоянии от могилы отца Алексия, потому что святому суждено в будущем «выходить мощами», и надгробье его преемника при этом может повредиться.
Итак, мне было доверено восстанавливать могилу моего прапрапрадеда. Тогда же я поняла, что обязана взять в свои руки еще одно сложное и большое дело — попытаться отвоевать у клуба в Курмыше храм, в котором служил прапрадед Алексей Павлович, и вернуть его Церкви, а потом уже думать и о его восстановлении.
Возвращаться обратно я решила через Бортсурманы: не могла не воспользоваться возможностью снова припасть к мощам святого и просить его помощи в новых делах. На ночлег меня приютил в своем доме гостеприимный отец Андрей, настоятель храма, а наутро мы вместе отправились на службу: я опять попала на праздник — это был день Казанской иконы Божией Матери. После Литургии отец Андрей открыл для меня раку с мощами святого…
И тут со мной произошло нечто такое, о чем я решилась рассказать только маме и папе — настолько интимным, глубинным, нездешним было мое переживание. Я стояла у мощей и не знала, какими словами молиться: я четко поймала это ощущение — бессилие слов, их неточность и скудность для выражения целого клубка моих мыслей и чувств, от благодарности до мольбы о том, чтобы святой всегда пребывал со мной рядом. И в состоянии этой словесной немощи, немоты я намеренно спустилась в свою глубину — туда, где слова еще не родились, где ничего не названо, чтобы говорить со святым Алексием прямо оттуда, чтобы передать мое чувство, как оно есть, в этом первоначальном, новорожденном, неоформленном, неискаженном виде. И святой мне ответил — я это знала, потому что с моим телом что-то случилось. У меня полились слезы, именно полились — таким бесконечным и щедрым потоком, что от него насквозь промокли на груди моя куртка, шарф и все, что было под ними. Я сейчас скажу странную вещь: я не плакала! Это было совсем не похоже на обычный плач, на то, что бывает с нами от переизбытка чувств, от остроты переживаний, от сердечной растроганности. Слезы лились сами собой — как реакция на что-то нездешнее, непостижимое и небывалое. Видимо, тело просто не знает других способов отзываться, не понимает, как себя вести, как иначе ему себя проявить в этой встрече с бестелесным, нематериальным, внеземным… с тем, что, наверное, и называется благодатью…
Я ехала домой с новым свидетельством чуда, и меня вновь накрыло уже знакомое двоякое чувство: благодарность, смешанная со страхом, с острым осознанием моей ответственности и долга, который призывает ко встречным шагам с моей стороны, к безоглядному служению Богу. Я боялась, что это мне не под силу. На пути были Вязники: это географическое название стало для меня символическим, говорящим, увязывающим всё со всем — той нулевой точкой, откуда началась моя новая жизнь. Я, конечно, не могла проехать мимо Льва Валериановича Вигилянского, посланного мне Самим Господом: теперь я уже знала ответы на все те вопросы, которые мы оба задавали себе в июне, сидя на кухне. И вот мы опять сидим за тем же столом, но теперь уже вместе дивимся чудесным находкам.
А потом наступила зима, и долгие месяцы я жила ожиданием новой встречи: я скучала по Бортсурманам и мысленно к ним возвращалась. В конце апреля, как только растаял снег, я наконец повезла туда мою младшую дочь Лизу — мне посчастливилось найти пустующий домик прямо напротив храма: мы просыпались утром, смотрели в окно и не верили нашему счастью.
Еще из Москвы я договорилась о встрече с Владыкой Силуаном, Епископом Лысковской епархии: новые задачи требовали его благословения и участия. Я знала, что 4 мая Епископ Силуан будет служить в Бортсурманах праздничную Литургию, и надеялась поймать его после службы. Но в самый день праздника выяснилось, что Владыка уже выделил в своем расписании целый час для разговора со мной в доме у отца Андрея, еще до начала богослужения. Это была великая милость. Я рассказала ему все подробности обретения предков, показала семейный альбом — тот самый, который недавно вызывал столько вопросов и о котором мне теперь было известно все, поделилась своей печалью об участи курмышского храма, оскверненного клубными дискотеками, рассказала о найденной могиле священника Павла и о нашем желании ее воскресить. Внимание и отзывчивость Владыки превзошли все мои ожидания. Он поддерживал меня во всех моих начинаниях, дал свое благословение на все необходимые шаги в деле возвращения памяти. А во время проповеди после Божественной литургии он повторил мою историю с амвона церкви уже всем ее прихожанам и гостям и даже представил меня как наследницу святого Алексия и свидетельницу его новых чудес. Я опять чувствовала незаслуженность этих почестей и вновь понимала, что мне дается неизмеримо больше того, о чем я дерзала просить. В этот же день Владыка познакомил меня с главой Пильнинского самоуправления, и он пообещал мне, что в считаные сроки, уже в этом году, храм в Курмыше вернется к своему истинному предназначению.
Подростки для пастырского богословия — терра инкогнита
— А подросток может хорошо знать теорию, читать книги по нравственному богословию, и при этом с легкостью грешить и легкомысленно относиться к исповеди…
— Подростки — это особая статья. Здесь многое можно было бы сказать. К сожалению, для пастырского богословия это терра инкогнита. Священнику следует помнить, что это пограничный возраст, когда молодой человек или навсегда остается в храме, или покидает его на долгие годы. Здесь не подходят методы духовничества, которые возможны во взаимоотношениях с детьми и целесообразны со взрослыми.
С одной стороны, к подросткам надо относиться предельно уважительно, снисходить к их попыткам казаться взрослыми, к желанию утвердить себя как личность, с другой, — быть принципиальными к их нигилизму, к их стремлениям низвергнуть авторитеты и ценности «взрослого мира». Многие из них не осознают при всем ощущении себя индивидуальностями, что это возраст, когда они психологически становятся членами подростковых групп, интересы которых становятся в поведении доминирующими. Родителям и священникам надо знать, что подростки очень остро ощущают дефицит любви (отсюда ощущение одиночества) и возводят в фетиш понятия дружбы и товарищества.
Некоторым подросткам я советую перед сном, уже находясь в постели, вспомнить прожитый день и подумать, сделал ли он что-нибудь для Бога и для людей. Если ничего не сделал, то день прожит зря.
Отдельная тема — это сексуальное взросление и интерес подростков к «запретным» картинкам, фильмам и статьям в интернете. Надо четко отделять стремление детей любить кого-то и быть любимым от физиологических проблем. В этом вопросе подростки особенно замкнуты. Ни в коем случае священник не должен расспрашивать ребенка о каких-либо личных подробностях, но в доверительной форме говорить в обтекаемых выражениях об этом он обязан, приводя примеры и случаи как бы с другими детьми.
Мы все знаем, что никто — ни школа, ни семья, ни общество — не прилагает никаких усилий в воспитании целомудрия. «Грехи юности», как мы предполагаем, являются основной причиной ухода наших детей из Церкви.
Бортсурманы. Меня нашли
А потом я поехала дальше и глубже, еще на одно поколение вниз — в село с дремучим названием Бортсурманы: именно там родился прапрадед Алексий. В Бортсурманах служил его отец, иерей Павел, мой дедушка в шестом поколении, и Успенский храм в этом селе, я знала, возродился и действует.
Надо было проехать каких-то 25 километров, чтобы окончательно отменилось время. Я попала в Землю обетованную, откуда мы все происходим. Зеленые просторы, деревенские домики, околицы, козы, петухи и дорога, и холм вдалеке, и белоснежный храм на холме — абсолютно, невозможно прекрасный. Я словно возвращалась домой после долгой разлуки — это чувство узнавания, его нельзя ни с чем перепутать. Но я даже предположить не могла, какое новое потрясение ждет меня здесь.
Я подъезжала к храму под звон колоколов. Вокруг было множество машин и людей, радостных, нарядных, собравшихся здесь явно по особому случаю, ведь это был будничный день, вторник. Заканчивалась полиелейная всенощная, и я в нетерпении бросилась расспрашивать бабушку за свечным ящиком, что же здесь за торжество сегодня. Оказалось — канун престольного праздника Обретения мощей святого праведного Алексия Бортсурманского, священника этой церкви — подвижника, прозорливца, целителя, чудотворца. И мощи его покоятся прямо здесь, в храме. Я увидела раку, украшенную цветами, и припала к мощам неведомого старца — я и имени его никогда не слыхала. Потом купила в лавке книжечку с его житием, отъехала в лесочек неподалеку, чтобы устроиться здесь на ночлег в палатке: в окружении происходящих чудес мне уже ничего не было страшно. Перед сном я достала житие, и мой взгляд сам собой упал на строки, от которых забилось сердце: «За девять лет до своей кончины отец Алексий вышел за штат и передал свое место Павлу Вигилянскому, женатому на его внучке от старшей дочери Надежды». Так, за один день я обрела родословие вплоть до восьмого колена: иерей Алексий Гнеушев [1], незнакомый дивный святой, память которого чествовали именно сегодня, оказался моим родным дедушкой с пятью «пра».
Как рассказать, что я чувствовала, лежа с фонариком в темной палатке, в ночном лесу, на окраине глухого села?
Что не я иду, а меня ведут, что не я искала, а меня нашли? Передо мной вновь развернулась вся цепочка «случайностей» на этом пути, все его промежуточные остановки и полустанки, когда еще не было видно конечного пункта, а слышался только необъяснимый далекий зов, которому нельзя было не поддаться. Святой дедушка взял меня за руку — еще там, в далекой Москве — и привел к себе через Вязники, через случайные находки и встречи, чтобы я сейчас не могла сомкнуть глаз, чтобы я лежала в спальнике и повторяла: «Дивен Бог во святых Его!», «Святый праведный отче Алексие, моли Бога о нас!», «Слава Богу!». Это было похоже на второе рождение. Я читала о чудесах святого, описанных в его житии, и понимала, что одно из них, не вошедшее в книжку, творится прямо сейчас и творится со мной.
Следующий день — 17 августа 2016 года — я никогда не забуду. Весь холм вокруг храма был запружен народом, который не умещался внутри: Литургию служили прямо на улице, в лучах восходящего солнца. В Бортсурманы на вертолете прилетел Владыка Георгий, Митрополит Нижегородский и Арзамасский, ему сослужили четыре архиерея и священники, съехавшиеся со всей епархии. Мне казалось, что я попала на пир в Горнем мире, что раздвинулись все границы, и уже нет ни времени, ни пространства. Я вернулась к самой себе, к тому состоянию, в котором, наверное, только и должен существовать человек — к оглушительному переживанию веры: с такой силой и глубиной оно — в моем нерадении — могло открыться только при встрече с подлинным чудом, дарованным по милости и любви Божией, незаслуженно, совершенно задаром.
Сестра Лена узнала меня в толпе по выражению потрясения на моем лице — наверное, его нельзя было не заметить. Мы обнимались, и хотелось плакать — настолько пронзительными и острыми были наши эмоции. Эта встреча не укрылась и от журналистов нижегородского телевидения — я рассказывала свою историю перед камерой, чтобы свидетельствовать о чуде и славить Бога. После службы я пробилась к Митрополиту Георгию, который с давних пор знает моих родителей и дружит с ними — разумеется, я не могла не поделиться с ним моим оглушительным известием. Он благословил меня, положил руку на мою голову и сказал: «Ну и где же папа и мама? Жду их на службе здесь, в Бортсурманах, в следующем августе, через год: теперь, после такого явления чуда, без них этот праздник будет неполным. Добро пожаловать в гости».
Но папа и мама до сих пор ничего не знали и волновались в далекой Москве, недоумевая, куда я опять исчезла. Из Бортсурман я, конечно, поехала прямо к ним, и первым делом мы устроили домашний благодарственный молебен перед иконой святого праведного Алексия, которую я привезла от его мощей, с чтением акафиста и канона в его честь. А потом мы не могли наговориться, удивляясь Промыслу Божиему и Его неисповедимым путям…
Кончился август, началась обычная московская рабочая жизнь, но я чувствовала, что она уже никогда не будет такой, как прежде. Недавние чудеса, упавшие с неба, перевернули мой мир, преобразили его нездешним светом, и к этому свету невозможно было привыкнуть. Чувство бесконечной благодарности Богу подчеркивало и усугубляло ощущение собственной малости, своего недостоинства и абсолютной незаслуженности чуда, которое со мной стряслось — именно стряслось, как вулкан, как землетрясение, как разверзшиеся небеса. Я понимала, что никогда не смогу придумать никакого равновеликого ответа на то благословение Божие, которого я сподобилась в своей жизни. Я чувствовала, что теперь должна как-нибудь послужить, принести какую-то пользу, и стала молиться, чтобы Господь показал мне, чем именно я могу пригодиться, чтобы Он подсказал, что же мне теперь делать.
Надо стимулировать прихожан задавать любые вопросы
— С каких книг вы советовали бы новоначальным начать чтение святоотеческой литературы? Если прихожанину у святых отцов или в Писании что-то непонятно и даже вызывает сомнения, должен он делиться этим со священником? Надо ли бояться задавать неудобные или глупые вопросы?
— Провокационных, неудобных и глупых вопросов не бывает, бывают провокационные и глупые ответы. В период своего воцерковления я помню свои вопросы и мудрые ответы архимандрита Кирилла (Павлова), митрополита Антония Сурожского, других священнослужителей. Священникам надо стимулировать прихожан задавать любые вопросы. Для людей это очень важно. Другое дело, что универсальных ответов в житейских делах «для всех» почти не бывает — у каждого человека свои обстоятельства, свой контекст жизни. Что для одного полезно, для другого вредно.
Я воцерковлялся тогда, когда церковные книги, перепечатанные на машинке или изданные на Западе и у нас до революции, передавались из рук в руки. Большого выбора не было. Но мне повезло — попадались почти всегда очень хорошие: разрозненные тома житий святых свт. Димитрия Ростовского и сочинений свт. Иоанна Златоустого, «Добротолюбие», Авва Дорофей, «Оптина пустынь и ее время» И. Концевича, «Откровенные рассказы странника своему духовному отцу», «Отец Арсений», русские религиозные философы начала XX века. Сейчас бы я посоветовал, кроме этих книг, любые книги митрополита Антония Сурожского и старца Паисия Святогорца, книги «Старец Силуан Афонский», «Невидимая брань», «Луг духовный»…
«Я стал очень немощным, и мне физически не потянуть эту епитимью»
— Сегодня не практикуются строгие епитимьи. Даже за грехи, за которые по канонам предполагается отлучение от причастия на годы, сегодня отлучают на несколько недель, максимум несколько месяцев. Действительно ли в наше время уместна только икономия? Или есть случаи, когда нужна акривия?
— На мой взгляд, строгость должна быть соблюдена, когда речь идет о церковных догматах, намеренных отступлениях от основополагающих норм церковной жизни: колдовстве, хуле на Духа Святого, сознательном отвержении основ веры. Снисхождение к человеческим немощам может быть употреблено, когда грешник искренне сокрушается о своих грехах, имеет твердое намерение исправиться. В некоторых случаях я позволяю не допускать к причастию человека в течение года и больше (когда он искренне кается, но по человеческой слабости не может обещать навсегда расстаться с грехом), кроме Святой Пасхи и Рождества Христова. Это не относится к человеку, живущему в блуде.
Вспоминается, как попросили старца архимандрита Серафима (Тяпочкина) дать за какой-то грех епитимью, и он дал три земных поклона в течение недели. Тогда его спросили, почему такая короткая и несложная епитимья. Он ответил: «Я стал очень немощным и мне физически не потянуть эту епитимью».
