Православная Жизнь
Сайт женского монастыря в честь иконы
Божией Матери «Отрада и Утешение»
Вниманию читателей предлагается повествование об афонском периоде жизни (1980-2018) приснопамятного игумена монастыря Дохиар архимандрита Григория (Зумиса).
Этот трогательный и возвышенный текст был написан вскоре после блаженной кончины Геронды братией монастыря Дохиар и осенью 2019 года напечатан в издании монастыря Григориат, переведен также дохиаритом по просьбе глубоко почитающих Старца Григория сестер Ольшанского монастыря и ими же подготовлен к первой публикации на русском языке, приуроченной к дню памяти святителя Григория Нисского, его небесного покровителя.
От братии Священной обители Дохиарской
Завершается год от преподобной кончины нашего блаженного старца. Целый год из тех немногих, которые наполняют нашу земную жизнь, однако мы никак не можем осознать, что Геронда безвозвратно отошёл к праотцам. Как будто он на время куда-то ушёл и мы ждём сладким ожиданием, когда он возвратится. Поэтому и всё в монастыре мы делаем так, будто он должен скоро вернуться и проверить нас с обычной тихой радостопечалью, написанной на его уставшем лице.
Трудно охватить такую духовную величину, как Геронда Григорий, и попытаться сделать ясной его скрытую духовную жизнь, уложить на бумагу духовные и телесные его труды по восстановлению обители, содержанию братии и о личном освящении. А если прибавить к этому то, что жизнеописуемый имел правилом жить скрыто и иногда сознательно ради Христа юродствовать, тогда становится всё ещё более сложным, и только послушание и чувство долга могут помочь сделать эту задачу выполнимой.
Итак, постараемся описать «как сквозь тусклое стекло» жизнь Геронды на Святой Горе, где он прожил как игумен обители половину своей земной жизни, то есть целых тридцать восемь лет.
Чтобы описать духовное происхождение Геронды, в качестве эпиграфа приведём здесь слова преподобного Нила Синайского в небольшом переложении: «Как не подложная, но прекрасная и весьма похвальная отрасль достославного и предоблестного аввы Амфилохия Патмосского, справедливо являешь ты в себе пресветлые черты сего мужа…»
С 1970-х до начала 80-х годов совершилась на Святой Горе истинная космогония, результаты которой будет судить история, когда прейдет «весь род тот…». В большие царские обители, когда уже от недостатка мужей они дошли до отчаяния, стали заселяться новые братства, происходящие из монастырей вне Горы или с подворий святогорских монастырей. Там, где Гора Святая угасала, начала внезапно обновляться «яко орля юность» её.
Свежая весна стала преемницей сухой зимы. События эти немного напоминали эпоху преподобного Афанасия Афонского, когда, придя из Кимины, он принёс на пустынный до того времени Афон общежительную и лаврскую систему, церковный типикон, подобный тому, который был принят в обители Студийской.
Новые братства в идиоритмических обителях, в которые они селились, кроме перевода их в общежития, ввели понятие «геронды» — игумена-духовника, старца, — в чём нуждался для оживления старик Афон в эту эпоху. В остальном глубокие духовные традиции Святой Горы преобразили новых монахов, и заселение увенчалось успехом, поскольку всё, что произошло, не могло не быть в замысле Божием и под материнской заботой Богородицы.
В это время, в конце 1970-х годов, и братство обители Прусиотиссы под руководством Геронды Григория возжелало переселиться на священный Афон, общую родину и страну монахов. Пренебрежём многими мелочами, чтобы не удлинять повествование, ещё и потому, что многие личности ныне живы, и только спустя время история позволит смотреть на этих людей беспристрастно.
Геронда не предпочёл для поселения обитель Ватопедскую, которая официально через проигумена Матфея нас приглашала. Не обратил он свой взгляд и на Ивирон, в который нас посылала Патриаршая Экзархия, ни на Ксиропотам, в который игумен Евсевий не только нас приглашал, но и умолял прибыть. Душа его обрела покой в бедной, но красивой обители Дохиарской, в обители Архангелов и Скоропослушницы. К тому же этот путь ему указал и глубоко чтивший Скоропослушницу старец Ефрем Катунакский: «Все святые, — сказал он, — Богородице поклоняются».
В обители ситуация была непростой. Старые отцы, коих осталось мало, желали передать обитель зилотам. Священный Кинот и Экзархия рекомендовали братство из другой многонаселённой обители. В этом хаосе и мы из монастыря Прусо искали заселения в Дохиар. Всё же, видно, Архангелы сделали свой выбор.
Не будем здесь приводить несущественные сегодня подробности. После ряда событий достаточное число монахов из братства Геронды остались в обители в мае 1980 года. Однако явной была неуверенность в будущем.
В эти дни один монах, как он рассказывал, видел следующий откровенный сон-видение: он очутился за неприступной башней монастыря рядом с ктиторскими кипарисами.
Там на небольшом расстоянии он увидел Архангела Михаила, огромного мужа, держащего на своих плечах маленький образ монастыря, и, повернувшись к монаху, сказал: «Хожу, ища мужа, подходящего, чтобы переложить на его плечи управление сей обителью». Ему не пришлось долго ждать, чтобы найти его в лице Геронды Григория, который буквально до последнего дыхания держал обитель на своих плечах и не обманул доверия Архангела.
15 сентября 1980 года совершилась интронизация Геронды как первого игумена и киновиарха после веков идиоритмической жизни Дохиара. Присутствовал весь Священный Кинот и некоторые игумены.
Однако обитель находилась в печальном состоянии. Всё, что вскоре буду описывать, да не сочтётся за преувеличение. Это реальные события, хотя и относятся к минувшим эпохам.
Монастырь, как мы уже сказали, следовал идиоритмической системе, поэтому там не было ни кухни, ни посуды, ни тарелок с ложками и вилками. Архондарик принял нас на первое время. Доходы обители шли от ничтожной экономической поддержки государства, то есть той помощи, которую государство даёт взамен монастырской земли вне Афона, конфискованной греческими властями.
Небольшой старенький автомобиль, который приобрели после продажи двух метохов (подворий), наверное, добавил больше проблем, чем дохода. Лес, истощённый ненасытностью торговцев, без дороги приносил минимальный доход. Кельи обители были в отчаянном состоянии. Когда умирали старые отцы, то после них забирали то, что ещё могло пригодиться, и кельи, по которым было разбросано всё оставленное (одежда, мебель и тому подобное), напоминали логово разбойников. Крыши текли. Стёкла были разбиты. Двери были сломаны (делегация Кинота в усердии обнаружить и изгнать зилотов сломала все двери!).
Склад обители в Дафни занимал для своей лавки приснопамятный Свукис. Там отцы брали немного еды, чтобы прожить.
Нам особенно запомнилось, как однажды мы захотели приготовить рис с кабачками. Мы попросили у бывшего игумена монастыря Ксенофонт, отца Евдокима, который тогда был келарем в Дохиаре, немного риса. Он дал нам один маленький пакетик — всё, что имелось, — возраст его мог бы определить только углеродный анализ. Его содержимое буквально перемололи мыши, и оно было смешано с их нечистотами. И как его переберёт и почистит несчастный повар?! Как он ни старался, у него ничего не получалось. В конце концов с душевной болью, промыв его, он приготовил рис как он был, добавив побольше мяты и перца, чтобы не был таким явным состав этой смеси.
Всё это и многое другое отражалось на Геронде. А он не падал духом перед этими трудностями, тогда казавшимися непреодолимыми. Он должен был руководить всеми делами: подсказывать подходящее решение в каждой проблеме и затруднении, не надзирая, а первым трудясь сам со своими малыми, но неиссякаемыми силами. Осыпавшуюся штукатурку со стен келий и перегородки мы заделывали известью и соломой без мастерка, ладонями, и после этого белили, чтобы кельи становились пригодными для жилья. От протекания крыш спасались консервными банками на чердаках. Заросшие дворы чистили, срезая высокую траву тяпками.
Заросшие оливковые деревья мы очищали, срезая кусты — багрянник и метельник — топорами и серпами, а старые святогорцы мирно улыбались и говорили: «Зачем вы их чистите, они снова зарастут». Несмотря на это, в первый же год в древней маслобойне монастыря мы добыли первое масло. И, конечно, по традиции, на первом масле приготовили полагающиеся жареные лепёшки (тиганиты). Однако масло, поскольку не было сепаратора, было горьким, и его трудно было проглотить. В это время нас посетил один капитан из Карпениси, которого Геронда принимал в монастыре Прусо. Когда он увидел состояние монастыря и монахов, то убежал, плача, и сказал Геронде: «Ты был богач, а стал попрошайкой».
Так проходили первые годы Геронды в монастыре — в лишениях, скорбях, озлоблениях и в трудах своих рук. Его царским скипетром была метла из веток вереска, а его «четырёхупряжной колесницей» являлся совок. Он не выпускал из рук шланг, поливая многочисленные цветы. Однажды в монастырь прибыл председатель Патриаршей Экзархии митрополит Ставрупольский Максим, ректор школы Халки, любитель чистоты, и сказал Геронде: «Нигде к тебе не придраться. Всё стараюсь найти хоть один неподметённый угол и не нахожу».
Никого из тех немногих отцов, которые уже жили в монастыре, Геронда не заставлял следовать общежительному уставу. Он давал им еду, и они могли идти в свои кельи, как сами предпочитали, и не присутствовать на общей трапезе.
Когда КеДАК (Центр сохранения афонского наследия) начал восстановительные работы на Афоне, Геронда потихоньку создал из братии строительную бригаду, и проекты, которые организовывал и финансировал КеДАК, реализовывали мы сами. Так какие-то средства оставались в монастыре. На всех этих и других работах в монастыре и вне монастыря Геронда присутствовал лично. Ломом и киркой он сам сбивал старые перегородки, разрушенные потолки, гнилые полы. Весь становился оком, чтобы избежать травм братии. Лопатой наполнял мешки строительным мусором, чтобы его выносили из монастыря «мужи светоносные» — умные ослики Христовы, которые на плечах несут Крест Господа — мироотреченные монахи. В строительно-восстановительных работах в монастыре Геронда был консервативным. Он чтил старый образ монастыря и не изменял его: элементы, которые он мог сохранить, — сохранял в память о тех, кто до него трудился в созидании монастыря.
Но особым знатоком Геронда была в другом — в камнях. Он их сортировал: те, которые имели плоский скол, шли на облицовку, другие — на заполнения, а какие-то подходили для мощения. Когда ему попадались валуны, старался разбивать их вдоль природных трещин, дабы они оставались пригодными для стройки.
Во всём он был учитель и первотруженник. Невыразимыми трудами, как новый Веселеил, «восставил скинию падшую» божественных Архангелов. И сегодня тот, кто смотрит на монастырь вблизи или издали, не может не вспомнить волхва Валаама: «Как прекрасны шатры твои, Иаков, жилища твои, Израиль!».
Однако Геронда не остановился на восстановительных работах. Он старался поддерживать жизнь монастыря, используя землю. Часто и нам, и на собраниях в Киноте говорил: «Восточное монашество — земледельческое. Оно основывается не на предпринимательстве, но на возделывании земли». Поэтому там, где было хоть немного воды и позволяла почва, он разбивал новые сады. Сажал виноград, оливки и плодовые деревья. Где только находил землю, сажал дерево и поливал его, «пока не воскреснет», как он говорил.
Также Геронда создавал соляные ямы для производства соли, стараясь снять обитель «с крючка» рынка и сделать монастырь независимым, самодостаточным в условиях чрезвычайных ситуаций.
Ещё он посадил много фиников, чтобы помнить о колыбели монашества — пустынях Египта и Ливии. Но после его кончины «червь утренний поразил их», и они засыхают, как будто он захотел забрать с собой образ Фиваиды и египетского монашества как уже недосягаемый.
В начале 1990-х годов с помощью Божией началось возведение метоха в деревне Сохо, района Лангада. Новые ктиторские труды. В первое время мы ночевали под открытым небом или в палатках. Геронда целый день киркой чистил доски, доставал из них гвозди и подметал.
Поскольку делалось дело Божие — создавалось место подвигов, молитвы и угождения Господу — враг не отдыхал. Явился Геронде яко лев, извергающий огонь, и, скрипя зубами, сказал ему: «Я тебе устрою». Действительно, он уязвил Геронду в самую болезненную часть — его отеческое нутро. Треснуло сердце, как камень в пустыне, под ударом жезла Моисея. Побежали ручьи слёз и реки неизмеримой боли о струсивших перед ухищрённой злобой волка-душерастлителя. Геронда знал, что «…Божественный Василий приписывает безрассудно отлучившемуся и отвергшемуся от отца падение равное с тем, кто нарушил и самый обет святый…» И знал, что таков жребий духовных отцов — повторять постоянно: «Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против меня». Благоутробный и многомилостивый Бог да помилует всех нас, и мудрый Его промысл да позаботится о спасении всех нас.
Геронда был приверженцем жития монашеского. Он считал «мерзостью пред Господом всякое упокоение плоти». Поэтому не ленился сам и не оставлял своих монахов без контроля, чтобы они не проводили жизнь беззаботную, как цикады летом. Бессонными ночами он думал, чем займутся они в грядущий день, поскольку праздность — учитель всякого зла. Ему не нравились комфорт и поблажки. Он предпочитал святой труд, который является предпосылкой Царствия Божия. Геронда требовал от монахов сознательности в совершении личного келейного молитвенного правила. «Минимум, что может сделать монах, — говорил он, — это молиться на службе и совершать своё правило». Когда один монах ему говорил, что иногда не успевает совершить свой келейный канон, то Геронда ему ответил: «За ваше правило я ответственности на себя не беру».
Других, которые имели уставные «долги», обязал рассчитаться прежде, чем подойдут к Святым Таинствам. Другой, более молодой монах, устав от трудов, просил его: «А мы, Геронда, когда насытимся сном?». — «Никогда», — ответил приверженец святого жития.
Геронде не нравились перемещения монахов, «поездочки», паломничества, перемещение за пределы Святой Горы мощей и икон, конференции. Он любил всё в монастыре, самый его воздух, любимую келью, свой бедный уголок. Когда по какой-то нужде или ради врачей приходилось выезжать, старался как можно быстрей вернуться.
Что касается пищи, то на трапезе он предпочитал простую и без излишков приготовленную еду. Но и не спорил с поварами, поскольку это послушание в общежитиях тяжёлое, и оно редко находится в предпочтении. Иногда Геронда готовил сам, и его еда имела особый вкус и особую благодать. Чаще всего он готовил, когда мы трудились на кельях в горах, стряпал простую пищу в старых дровяных печах, и пища эта становилась незабываемой для всех, кто её пробовал, поскольку происходила из любящего отеческого сердца. Когда же, проходя по кухне, он находил немытые тарелки, то не считал стыдным помыть их.
Если Геронда хотел сказать что-то важное, не ждал собора старцев, а говорил это на трапезе перед всеми и даже перед паломниками. Следовал апостольскому слову: «Согрешающих обличай перед всеми, чтобы и прочие страх имели». Мог говорить и в общем, и не колеблясь называть конкретные имена. Геронда заботился о братиях в их болезнях, а по кончине их проливал слёзы.
Нескончаемыми бессонными ночами тянул чётку за каждого своего монаха, за своих спутников и за тех, кто ушёл или уклонился, за мирян с их проблемами. От милости, которую получал, он миловал праведных и неправедных, не рассуждая. Он одалживал, не надеясь получить обратно.
Написано: «Если поставят тебя старшим, не возносись, будь между другими как один из них». Действительно, он ни в чём не отличался от остальных монахов – ни в одежде, ни в труде. Только в скудной своей пище, и то по причине болезни. Вместе в церкви, в трапезе, на послушании. Из послушаний особенную благодать имел сбор оливок. В нём участвовали все, кроме архондаричного. Действительно, послушания в общежитии создают разделение, возможно, даже некое противоречие, но сбор оливок сближает братию. Это был праздник года.
Как всегда, Геронда с нами, всегда впереди. Он не допускал разговоров, смеха, голосов. Он хотел, чтобы мы трудились в тишине, и часто поручал кому-то вслух читать молитву или акафист. Поздно по вечерам, когда уже начинало темнеть, возвращаясь вдоль моря, один за другим мы читали повечерие. О, безвозвратно ушедшее время!
Мы не можем без слёз рассказать то, что случилось в последний при жизни Геронды сбор оливок. Это был октябрь 2022 года. Геронда, уже тяжело больной, выезжал в больницу. И перед самым отъездом он подошёл к месту, где мы собирали оливки, и говорит: «Отцы, можно и я соберу две горсти оливок? Так, просто. Ради масла в лампады Богородицы и Архангелов».
Особо внимательным Геронда был в службах. С детства он был заквашен в церковном служении. Из деревни он взял крестьянские празднования престолов небольших храмов (панигиры), из Лонговарды — понуждение к службе, из Патмосского монастыря — царственное величие, от старца Амфилохия — глубокое благоговение.
Геронда хотел, чтобы мы прочитывали всё медленно и чисто. Чтобы пели мы живо и ритмично. Чтобы наш ум был в словах читаемого. Чтобы мы крестились, слыша имя Господа, Богородицы, празднуемого святого, чтобы мы делали поклоны на славах во время чтения Псалтири и во время чтения троичных. Сам молился стоя, как древний дуб на краю горы, который качают ветры и не могут вырвать. Не нагружал свою стасидию сидением на ней, а использовал её как помощь для прямостояния. Литургию служил со священным величием без театральности и наигранности.
Его будничные службы были будничными, а праздничные — праздничными. Каждый великий праздник имел свой цвет и своё облачение.
Церковь он украшал многими искусными лампадами, паникадилами, сосудами, создавал драгоценные облачения — дела действительно ктиторские, как те, что припоминает в своём завещании (1118 года) преподобный Неофит.
Но душой его был Великий пост. Согласно древнему уставу и колливадской традиции, которую он принял от своих старцев, мы делали и продолжаем делать все земные поклоны, которые требует Типикон. Чтение преподобного Ефрема Сирина, Лавсаика, Лествицы первое время Геронда, пока видел, прочитывал сам и во многих местах комментировал или в общем, или обращаясь лично к кому-то. Когда заканчивались тридцать слов Лествицы преподобного Иоанна Синаита и оставалось только слово к пастырю, Геронда говорил: «Теперь моя очередь слушать. Итак, читайте и ругайте меня, сколько хотите».
Страстная Седмица — вершина Четыредесятницы и преддверие Пасхи — заставала Геронду бдящим, полным бодрости духовной, несмотря на телесную немощь.
Он пел всей душой, иногда со скорбью спасительного страдания Христова, иногда с радостопечалью тихого Света Воскресения.
О Пасхе и об опыте Воскресения нет нужды говорить. Очевидно, что всё наполнялось светом, и это было видно на лице Геронды — он был сыном Воскресения.
В почитании и воспевании Скоропослушницы главным для него было: «Всею душею и мыслию, и сердцем, и устнами Тя славлю…». Когда Геронда громким голосом пел молебен, он возносил хвалу безграничным чудесам Богородицы и призывал Её милость на страждущих и нуждающихся. Он призывал нас выучить молебный канон наизусть, и ежедневно перед трапезой сотрясались коридор и стены часовни от глаголов молебна, в которых первенствовал великий глас Геронды.
Премудрый Соломон о хулителях, которые изменили своё мнение после смерти праведника, пишет так: «Это тот самый, который некогда был у нас в посмеянии и притчею поругания». Иногда действительно Геронда пренебрегал здравым смыслом, как Давид перед Анхусом, чтобы избежать многоголовой и безбожной гордости. Он собрал в своих закромах духовный плод и опасался умного жучка, который мало-помалу незаметно уничтожает плоды трудов жизни. Именно поэтому Геронда предпочитал непогрешимое смирение, по словам святых отцов, — безопаснейший путь в Царство Небесное. Он иногда разговаривал неподобающим языком, что у моралистов считается неприемлемым. И это — чтобы быть пренебрегаемым слушателями. Однако через эти шутки явно или прикровенно старец открывал слушающим их состояние.
Одни раздражались, другие принимали то, что Старец им открывал. Концентрируясь на видимом, а не на сути, некоторые соблазнялись. Мы лично слышали и видели на дорогах Кариеса монахов, которые повторяя фразы Геронды, иронизировали и смеялись. И конечно, по всем тропинкам Афона пошёл слух, что дохиарит Зумис — безумный. Но мы, жившие с ним рядом много лет, исповедуем: «Дай Бог святоназванной Горе побольше таких безумных, как Геронда Григорий, несущих через всю жизнь развёрнутое знамя истинного непритворного древнего монашества».
Герондой овладевало великое беспокойство о колливадском монастыре его родины, святой обители Лонговарда, когда он видел, как та угасает.
Монастырь Лонговарда, образ жизни которого архиепископ Ларисский Дорофей заложил в основу Уставной хартии для руководства всех монастырей Элладской Церкви, погибал от нехватки людей. В 2001 году после богослужений Пасхи и Светлого Понедельника, когда в монастырях совершаются утомительные крестные ходы, Геронда находился на подворье в Сохо, чтобы в Светлый Вторник там совершить крестный ход и водосвятный молебен. Ночью во сне он увидел монаха, который позвал его на Парос. И он «не воспротивился небесному видению». На следующее утро он с братией отправился на престольный праздник в честь иконы «Живоносный источник», и к полуночи они были уже в Лонговарде. Игумен Епифаний встретил и накормил их, и они разошлись по кельям. В ту же ночь игумен Епифаний отошёл в жизнь вечную. Никто не может представить себе боль и скорбь, которые пережил уставший Геронда. Митрополит поставил его местоблюстителем и поручил сделать опись всей недвижимости и святынь монастыря, чтобы избежать расхищения. Монахолюбивый епископ Амвросий хотел утвердить Геронду в качестве игумена и отправил его в Патриархию, но там его кандидатуру не одобрили. Тогда было найдено решение: иеромонах Хризостом, связанный с Дохиаром, поселился в Лонговарде вместе с группой своих духовных чад и был избран игуменом.
Геронда совершил первые постриги и постарался посвятить новопостриженных монахов в дух и традиции монастыря. Решение оказалось удачным, и монастырь продолжил существовать и исповедовать распятого Христа. Таким образом Геронда смог отдать долг преподобному Филофею (Зервакосу), который в 1978-79 годах горячо просил нас поселиться в Лонговарде, но мы предпочли Афон.
Геронда не пренебрегал заниматься общими делами Афона. Первые годы он участвовал в поездках за пределы полуострова, в делегациях и совещаниях.
Довольно долго он был представителем Кинота в КеДАКе, и отцы монастыря недоумевали, почему он не поднимает проблемы своего монастыря, но заботится о других. Он не научился ни дипломатии, ни политике. Геронда говорил всегда прямо, ничего не скрывая. То, что имел в сердце, то и говорил. Некоторые называли его «непокрытым чугунком», поскольку всё, что варилось в нём, не было тайным, а выражалось открыто. В сложных ситуациях и во время приезда патриарших экзархов, когда в зале воцарялось неловкое молчание, Геронда говорил что-нибудь шуточное, и лёд таял.
Даже в мелочах Геронда ревностно защищал святогорский уклад. В 1992 году, во время визита Патриарха Варфоломея на Афон, Геронде было поручено произнести речь от лица Кинота. И он с дерзновением между прочим сказал следующее: «Прошу Вас, всесвятейший отче и владыка, как великого в царех Александра Македонского, чтобы Вы не позволили никакому Динократу, побуждаемому суетными помыслами, изменять древний образ Святой горы. Афон выжил, и жизнь его остаётся неизменной, сколько этому благоволит Божественный Промысл, регулирующий устои Святой Горы, а также благодаря поддержке и щедрости Великой Церкви, которая не опускается до мелочей, а, предоставив свободу в важном, не обращает внимания на несущественное и незначимое…» Когда случилось так, что в Киноте произошло разделение и он не мог дальше действовать, Геронда, несмотря на своё слабое здоровье, много потрудился для восстановления желаемого единства и взаимопонимания.
Опустим многие подробности и приведём одну последнюю. Некогда в органах управления Афона случилось несогласие, и Геронда занял подобающую позицию, потому что не хотел нововведений в сложившиеся устои. Он верил, что Уставная хартия Афона была создана промыслом Божией Матери в лучшем виде, и всякая попытка исправить или приспособить её приведёт к разрушению основ. Вопрос снова встал в Киноте на Пасху 2022 года. Геронда, тяжело больной, поддерживаемый под руки, тяжело дыша, поднялся по многочисленным ступенькам здания Священного Кинота. Когда на заседании был поднят болезненный вопрос, Геронда взял слово и сказал: «Как мы поступали до сих пор, так будем поступать и впредь. Что приняли, то и передадим».
Это была лебединая песнь Геронды в Киноте. Это и завещание, которое он нам оставил. Отдавая должное членам Кинота, заметим, что никто не стал противоречить его словам.
Геронда заранее позаботился о преемнике, не навязывая его кандидатуру.
В материальном плане Старец предпочитал бедность – спутницу апостолов и преподобных. Он говорил нам: «Оставляю вам монастырь бедным, каким его обрёл. Мои представления о монашестве не сочетаются с бизнесом и финансовыми заботами. Всё же я приобрёл лампады и серебряные сосуды. Если вы будете испытывать нужду, то продайте их, чтобы пережить трудный час».
Геронда пожелал, чтобы на его похороны мы никого не звали, но чтобы отпели и похоронили его духовные чада. Он был истинным и любвеобильным отцом, педагогом, руководителем в духовной жизни. Его духовные чада — монахи и миряне — рассказывают об этом множество историй. Бог всё знает. В последние годы Геронда почти ослеп. Немощи умножались. Он был атакуем язвами лукавого. Он весь стал «нестихающей болью», безутешен, тяжёлая одышка стала его спутницей.
Было ясно, что Геронда двигался к концу, твёрдо сознавая это. Бог сохранил ему ясность ума, как Геронда и просил Его. До последнего момента он интересовался монастырскими делами. Он не роптал на свои ужасные боли. У всех просил прощения, как худший из грешников. Последнее лето провёл на метохе в Сохо. После празднования Скоропослушницы Геронда настойчиво просил вернуться в монастырь. Хотел испустить последнее дыхание в своей келье, в возлюбленном уголке, в желанном Дохиаре.
9 октября, в понедельник вечером, Геронда попросил, чтобы мы спели молебен Скоропослушнице. Далее мы совершили соборование, и он причастился Пречистых Таин. Через некоторое время, сидя на стуле, совсем незаметно предал свою душу в руки Творца. Даже преставляясь к своим отцам, не вытянул ног. Он до последнего часа сознательно следовал скорбным путём и поэтому прошёл сквозь узкие врата испытаний и скорбей, и, как верим, вошёл в широкие просторы рая.
Геронда был похоронен в заранее приготовленном месте в южной стене собора. Простая могила под тенью апельсинов, которые он сам посадил и вырастил, обращена ко входу в обитель так, чтобы Геронда оставался стражем и привратником, внимательно наблюдая за всеми входящими и выходящими из монастыря.
Этим кратким описанием мы показали лишь «один коготь льва». Мы ничего не преувеличили. Мы не ставили целью приукрасить образ Геронды. Мы исповедуем, что, сколько Геронда был жив, он не раскрывал прекрасную раковину своей души и не позволял нам увидеть жемчуг, который прятал в себе. С нами случилось то же, что и с учениками на пути в Эммаус. Когда Геронда стал невидим, тогда открылись наши очи, и мы стали повторять плач Феодора Студита о своём старце: «Как отлетело любезное мне лицо? Как умолк спасительный голос? Вот я — сирота, жалкий и совершенно одинокий, лишённый отца моего, лишённый светильника моего, врача и питателя смиренной души моей, я остался без руководителя и защитника против невидимо нападающих на меня: “был как ворон в пустыне, как птица на кровле”. Ежедневно напрягаю я зрение, оглядываюсь кругом, и нигде нет желанного лица…».
…и ещё один взгляд
В годы, когда в Албании, на этой территории древнего Иллирика, стало распространяться безбожие, то её хитрый правитель не захотел, чтобы это выглядело как его собственная инициатива. Он организовал так называемое Движение, чтобы всем казалось, будто безбожие идёт от народа, а не от власти. После того как он опьянил народ вином отречения от Бога, тот по своей слепоте сам начал уничтожать все напоминания о вере.
В одном селе, как рассказывал мне житель Северного Эпира Василий, школа находилась рядом с церковью. Учителем в ней был грек.
«Он целыми днями учил нас, что насколько лучше было бы, если бы у нас не было ни религии, ни Христа, ни Церкви. Он говорил, что церковные запреты превращают нашу жизнь в пытку. Его слова были настолько убедительны, что в один день мы все вломились в церковь, начали снимать иконы и бросать их в грузовик, как ненужный хлам. Нам так хорошо промыли мозги, что мы не понимали того, что делали. Я сам снял икону Христа с епископского трона и швырнул её в государственный грузовик. Всё происходило так быстро, как будто Сам Бог покидал нашу страну. В тот момент, когда я протянул свои руки, чтобы снять икону, мои глаза встретились с глазами Христа. Я почувствовал укор в Его взгляде, как будто Он говорил мне: «Что Я тебе сделал, что ты прогоняешь Меня?». Но я подумал: «Хочешь, не хочешь, но Ты уйдёшь из моей жизни. Государство приказало, чтобы в Албании исчезла даже память о Тебе». Прошли годы, у меня появилась семья. Когда у нас родилась дочка Евангелия, то, едва посмотрев ей в глаза, я сказал: «Этот взгляд мне знаком. Где я его видел? Где встречал? Не помню». Позже, когда обнаружилась, что Евангелия от природы увечная, я отвёз её к одной бабке, которая лечила травами. И когда она сказала мне: «Это гнев Божий, она неизлечима», — то я вспомнил взгляд Христа на иконе в моей сельской церкви и с тех пор не нахожу себе покоя. Мне стыдно встречаться глазами с укоряющим взглядом моей дочки, я чувствую, что она как бы говорит мне: «Ты, папа, один раз съел кислый виноград, а оскомина у меня на зубах осталась навсегда».
Вот какие полезные находки попадаются порой духовнику на исповеди.
