Уходя в монастырь, человек отрекается от всего мирского и приносит обеты девства, послушания и нестяжания. Но случается и такое, что монах не может или не желает больше держать эти обеты и хочет уйти из монастыря.
Препятствовать такому желанию настоятели монастырей не могут. Но они обязаны попытаться уговорить желающего стать мирянином остаться и не отказываться от принесённых обетов. Но что же происходит, если монаха не удаётся отговорить?
Есть разрешение
Архимандрит Тихон (Шевкунов) в статье «Необратимость монашеских обетов» констатирует, что до 1823 года Русская Церковь руководствовалась всеобщим православным каноническим актом, провозглашавшим человека, принявшего монашество, раз и навсегда мёртвым для мирской жизни.
Однако в апреле указанного года игумен одной из обители Екатеринославской епархии Иоасаф (Левединский) обратился в Священный Синод с просьбой разрешить ему выйти из монашеского чина, вернуться к мирской жизни и жениться.
Вслед за этим последовали ожесточённые споры в высшей церковной инстанции, которые завершились принятием «Закона о снятии монашества», значившегося в «Полном Собрании Законов Российской Империи» под номером 29413.
Повторно признанный легитимным 26 октября 1832 года данный законопроект был окончательно закреплен в 86 статье Духовной Консистории, хотя он не отвечал ни одному, ни каноническому, ни теологическому обоснованию Восточной Православной Церкви.
Пытавшийся разобраться в этой странной ситуации грек Мелетий Апостолопулус в своей работе «Церковное право Восточной Православной Церкви» оставил для читателей следующее заключение: «Мы обратились к лучшим канонистам России с просьбой разъяснить, каким образом эта практика Русской Церкви совместима с основополагающими учениями Восточной Церкви по этому вопросу. Из полученных ответов явствует, что они не в силах дать разумное обоснование этой практике».
Процедура снятия обета
Прежде чем приступить к процедуре снятия обета с монаха, пожелавшего покинуть стены обители, все члены духовного братства должны были приложить максимум усилий, чтобы убедить его остаться.
Первым эта обязанность возлагалась на игумена, если его доводы не имели успеха, то к делу подключался назначаемый епископом клирик, а после весь епископский совет.
На убеждение монаха представителям духовенства давалось полгода, если в течение этого времени их увещевательные беседы не способствовали смене пагубного решения, то согласно пунктам 446-450 и 500-501 первой части «Правила» он мог отступить от своих обетов.
Чтобы добровольно вернуться к жизни мирянина, монаху предстояло пройти процедуру извержения из духовного сана, которая попросту именовалась расстрижение, а инок — расстригой.
Для этого в церкви или в епархиальном управлении перед расстригой зачитывался текст указа о лишении его духовного сана, после чего под всеобщие восклицания «Анаксиос!», что с греческого языка переводиться как «Недостоин!», с него начинали снимать монашеское одеяние соответствовавшие его чину: камилавку, куколь, клобук, скуфью, подрясник, рясу.
О данном ритуале, правда, в отношении иноков, нарушивших монашеский устав, говорил ещё преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, который описывал, что в обителях преподобного Пахомия «если заметят, что за ним [монахом] водится порок какой-нибудь ропотливости или злого прослушания, то скинув с него монастырские одежды и надев мирские, выгоняют вон из монастыря».
Монашеское одеяние оставившего служение Богу человека сразу же после его ухода сжигалось вместе с другим исчерпавшим срок службы церковным инвентарём.
Лишив отступника права ношения монашеских одежд, ему отстригали клок волос с головы и бороды, выдавали мирское платье, запрещали носить имя, присвоенное при постриге, забирали выписанную при поступлении в монастырь «ставленую грамоту», а затем расстриженного инока жезлом прогоняли из храма.
Если же насельник состоял в священном сане, то по решению либо епархиального архиерея, либо церковного суда он лишался своего чина и права совершать богослужения.
В наши дни в данной процедуре произошло лишь одно изменение: отказавшемуся от монашества отступнику больше не отстригают волос, но, как и прежде его отпевают исключительно по мирскому чину.
Ахилла
Просмотры: 4 652
Этот текст-размышление можно считать ответом на вопрос нашей читательницы «Почему нельзя венчаться с иеромонахом?».
***
Многие новоначальные иноки весьма обольщаться на свой счёт и сильно переоценивают свои возможности. Да, хорошо побывать в монастыре в течение какого-нибудь непродолжительного срока и, получив духовное и эстетическое наслаждение от находящихся там святынь и от удивительного по красоте и благолепию монастырского богослужения, окунуться в совершенно иную по своему древнему укладу иноческую жизнь, а потом снова вернуться к обыденной жизни.
Однако в последнее время, к сожалению, среди некоторых духовников, — которые вообще-то призваны к тому, чтобы помогать человеку в становлении на духовном пути, — распространилась постыдная практика принуждения к принятию монашества. Эти духовники паразитируют на доверии большинства верующих к такому богодухновенному явлению как старчество. И редко кто из крайне доверчивых и наивных новообращённых, со священным трепетом относящихся ко всему духовному, может в каком-нибудь «благообразном старце» разглядеть волка в овечьей шкуре. Когда человек приходит к вере в Бога, то особое душевное состояние настолько охватывает его, что он и тени сомнения не допускает в своих мыслях, что его могут обманывать «служители Неизреченного Света».
Эти «боговдохновенные старцы» и их окружение — с попустительства представителей высшей церковной власти, — прибегают к вполне сектантским методам: например, умалчивают о недопустимости вступления в брак после принятия дьяконского сана или принуждают к монашескому постригу в раннем юношеском возрасте (хотя таковой по церковным канонам запрещён, тем более в период неофитства), а нередко даже запугивая «Божьей карой» за неподчинение «Божьей воле». И преследуют, пользуясь неосведомлённостью новообращённых в церковно-канонических вопросах, вполне своекорыстные цели: получение бесплатной рабочей силы для своих обителей, возможность быстрого карьерного роста от увеличения числа насельников и создание особой «благолепной» атмосферы вокруг своего «духоносного старца». И их вовсе не трогают жизненные трагедии и изломанные судьбы, что в таких случаях, к сожалению, практически неизбежно. Не говоря уже об изощрённых издевательствах в некоторых монастырях со стороны начальствующих под предлогом спасения твоей души.
Затем тебя непременно ждет еще ряд разочарований на твоём духовном поприще: несмотря на все твои усилия, основная масса мирян воспринимает тебя всего лишь как совершителя «волшебных обрядов»; большинство «собратьев по духовному цеху» видят в твоем лице не столько соратника, сколько конкурента «на рынке религиозных услуг»; а твоему священноначалию от тебя требуются в первую очередь вовремя сданные отчёты и добросовестно выплачиваемые взносы.
Потом тебя постепенно начинает одолевать чувство одиночества и приходит, наконец, переосмысление жизненных ценностей и отношения к семейной жизни. Ты осознаешь, что настоящая радость в ней исходит не от возможности жить в своё удовольствие (в таком случае это было бы проявлением эгоизма) и доступности интимной близости с противоположным полом (согласно церковным канонам таковая близость допустима лишь в венчанном браке), а от возможности общения с дорогим твоему сердцу человеком, с которым разделяются все тяготы и радости совместного жизненного подвига. И в первую очередь радость от взаимной беззаветной привязанности друг к другу и совместного воспитания детей — как квинтэссенции жизнедеятельности человека и плода обоюдной родительской любви, а также исполнения жизненного долга, вложенного Творцом в человеческую природу.
Трудно, наверное, представить чувство более трепетное, чем то, которое может испытывать отец в тот момент, когда, не успев переступить порог дома, он ловит на себе восторженный детский взор бегущего в его объятия сына или дочери, ощущает прикосновение нежной детской щеки и осознаёт, что кроме него для его ребёнка дороже и любимей нет никого на свете?
Ты приходишь к осознанию того, что добродетельная и благочестивая жизнь в миру не менее достойна восхищения и награды от Создателя, чем жизнь в «духовном оазисе» за монастырской оградой. К праведной жизни, к святости и к соблюдению заповедей Божиих призваны все люди — не только монашествующие, но и мирские. Разница между ними заключается не в степени святости, а в образе служения, к каждому из которых необходимо особое на то призвание, и в особых дарованиях от Бога на выбранном жизненном пути.
Многие люди (особенно в юношеском возрасте), не получившие должного церковного воспитания, не в состоянии отличить желание жить обычной церковной жизнью от монашеской, и в начале своего духовного возрастания вполне могут ошибиться (особенно под влиянием неофитского максимализма) в выборе жизненного пути, с лёгкостью приняв желание жить полнокровной духовной жизнью за стремление к иночеству, чем иногда, — как было уже указано выше, — пользуются недобросовестные (мягко выражаясь!) духовники.
Для того чтобы было более понятно о чём идёт речь, можно прибегнуть к языку образов. Если Церковь, т. е. верующих, представить воинством, то священнослужителей можно сравнить с офицерами, а иноческие обители можно уподобить гвардейским частям. И если же вы решили вступить в ряды «церковных гвардейцев», несмотря на все ожидающие вас на этом пути трудности, то в наш, к сожалению, полный подлости и цинизма век нужно быть весьма осмотрительным, чтобы не угодить в «духовный штрафбат».
В случае же ошибки в выборе жизненного пути можно горько поплатиться. Состояние душевной опустошённости на грани нервного срыва может продлиться не год и не два. И ты не знаешь — выйдешь ли ты из него вообще когда-нибудь или нет, и никто тебе не может дать никаких гарантий. Уходит год за годом, а чувство самонереализованности охватывает тебя всё сильнее. Пропадает аппетит, сон; и тебе уже ничего не приносит радости, — хотя при желании ты можешь себе позволить практически любое удовольствие. В вине также не можешь найти утешения — к нему как назло нет никакой тяги, да оно и не веселит нисколько, лишь сильнее нагоняя тоску. Всё это пытаешься заглушить, загружая себя до изнеможения работой, общением с людьми, документами, книгами — всё что угодно, только бы не оставаться наедине со своими переживаниями и мыслями. Однако утешения не приносит ничего…
Единственной отрадой в таком состоянии бывает возможность общения с детьми, но после этого неизбежно тебя охватывает чувство уныния, а то и отчаяния — от отсутствия детского смеха, плача, лепета, запаха (приятней которого, наверное, нет ничего на свете), и особенно если к ним ты привык с раннего детства, воспитываясь в многодетной семье.
Отказаться от священного сана? Но лишь в нём чувствуешь своё призванье, подобно призванию, например, художника, который не может не писать своих картин, или композитора, не мыслящего своего существования без музыки. Но и церковное служение — крестины, венчания, встречи с детьми в детсадах и школах — всё режет по живому, сердце сжимается от тоски и безысходности, и ты невольно вынужден прятать от окружающих глаза с предательски наворачивающимися на них слезами…
И проблема здесь для многих заключается не в простом влечении к противоположному полу, или, по крайней мере, вовсе не в вульгарном его проявлении, а в доходящей до предела психических возможностей потребности во взаимных чувствах, в непреодолимом желании проявлять нежность, заботу, свои самые лучшие и благородные качества в отношении к той, которая сможет ответить тебе взаимностью, и с которой ты сможешь разделить радостное бремя рождения детей и заботливые хлопоты по их воспитанию.
И рано или поздно она встречается на твоём жизненном пути…
Такое испытание (причём это является тяжелейшим испытанием для обоих) может выдержать далеко не каждый. Церковно-канонические же нормы, регламентирующие жизнь Церкви (составленные к тому же в глубокой древности), таковую ситуацию, к сожалению, не рассматривают, и выход из неё подпавшим под влияние лжедуховников приходится находить разный. Одни, стиснув зубы, стараются изо всех сил сохранить верность данным по неосмотрительности обетам. Другие, отрекаясь от сана, возвращаются к обычной мирской жизни. Третьи, в случае снисходительного отношения правящего архиерея (обычно из-за особых на то жизненных обстоятельств, а также в виду щепетильности ситуации и сомнительности с церковно-канонической точки зрения законности такого рода пострижения), решаются вступить в гражданский брак, продолжая своё служение в Церкви.
Знаю даже о паре случаев, когда архиереи живших в «гражданском» браке иеромонахов перевели в разряд белого духовенства. Однако такие архиерейские «вольности» в церковной среде считаются противоканоничными, и наверняка одним из следующих на кафедре архиереев на бывшего чернеца, ставшего бельцом, может быть обрушена вся тяжесть церковного законодательства, согласно которому такового надлежит лишить священнического сана. Но при этом монашеский сан не снимается, а церковные правила предписывают ему (уже в качестве простого монаха), оставивши свою семью (естественно, об алиментах умалчивается), отправиться на жительство в один из монастырей для того, чтобы провести остаток своей жизни в покаянии.
В этом случае складывается совершенно парадоксальная ситуация. Священство, являясь таинством, в восточно-христианской (в отличие от западной) традиции считается «смываемым» — лишенный сана не имеет более права надеяться на его восстановление. Монашество же, напротив, в церковной традиции таинством не считающееся, объявляется пожизненным и «неизгладимым».
В современной церковной практике принято осуждать монашествующих священнослужителей, оставивших свое служение и вернувшихся к мирской жизни. Если кто-то решается обнародовать свои отношения и вынести решение своего вопроса в церковный суд, то таковой подвергается не только жесткому прещению (церковному дисциплинарному наказанию), но и (если не пожелает оставить свою семью и жить в каком-нибудь отдаленном монастыре на покаянии) совершенно выкидывается из церковной жизни.
Хотя дореволюционная практика (объявляемая большинством нынешних канонистов неправомерной), начиная с петровских времен, была совершенно иной — человеку, добровольно (но бывали случаи и насильственного расстрижения) слагающему с себя монашеский сан, дозволялось вступать в брак, — совершавшийся соответственно духу того времени посредством таинства венчания. А Духовный Регламент, несмотря на налагаемые для расстриг ограничения по месту жительства и государственной службы, предписывал предоставлять им возможность устроиться на церковную (в качестве мирских служащих) или военную службу.
В настоящее же время обычно тот, кто решается порвать со своим священническим прошлым, лишается не только духовной, но и элементарной материальной поддержки. Монашествующая братия в основной своей массе — за исключением высокопоставленных и «своих» — не имеют ни трудовых книжек, ни отчислений в Пенсионный фонд (т. е. не могут рассчитывать на нормальную пенсию), и не имеют права надеяться (невзирая на многолетнее самоотверженное служение в священном сане) на помощь со стороны матери-Церкви.
Мы можем по-разному относиться к римо-католикам и спорить с ними о степени чистоты веры, но относительно обсуждаемого вопроса не может не вызывать восхищение отношение нынешнего понтифика к духовенству, оставившему служение ради создания семьи. Он не только ищет общения с ними, но и выказывает им свою поддержку: «Если священник влюбляется, — заявил он, — это ведёт к пересмотру его призвания и к изменению жизни. Он должен найти епископа и сказать ему, что он любит, и оставить священство. И что тогда? — А я помогу найти ему занятие».
Из уст папы Франциска в адрес бывших священников звучат не слова упрека, а пастырское ободрение:
«Если ты ошибся — поднимайся! Нет ничего более человечного, чем ошибки».
«Каждый человек должен смотреть на другого человека сверху вниз только тогда, когда нужно помочь подняться».
«Ни одного человека нельзя осудить навсегда за то, что он оступился; нет такой ненависти, которую нельзя было бы победить любовью!»
«Исправлять брата — это служение, и оно становится возможным и действенным лишь когда каждый признаёт себя грешником и нуждающимся в прощении Господа. Сама совесть, которая помогает мне простить ошибку другого, еще раньше напоминает мне о том, что я сам ошибся и ошибался много раз».
«Только один Бог лишён слабости, человек же по своей сути нуждается в Божьей поддержке. Мы никого не можем отбрасывать, потому что все мы — сокровище в глазах Бога. Пожалуйста, не забывайте молиться и обо мне, потому что я тоже слаб».
«Церковь — не организация, ни культурная, ни социальная, ни даже религиозная… Церковь — это семья Иисуса».
По утверждению римского первосвященника, Церковь призвана «лечить глубокие раны искренним диалогом» и «омывать ноги, а не промывать мозги».
И если уж и применять в отношении «оступившихся» священников наказания в рамках действующих канонических норм, то по логике вещей необходимо начать в первую очередь с тех, кто — фактически мошенническим образом — их рукополагал и постригал в нарушение этих же самых канонических норм. И вместе с их жертвами извергать из священнического сана и отправлять на покаяние в провинциальные обители.
Если же у нашего священноначалия нет воли и решимости к таковым одинаково справедливым действиям в отношении тех и других, то тогда необходимо поменять хотя бы свое отношение. Отказавшись от лицемерия, положить преграду к дальнейшим злоупотреблениям со стороны внутрицерковных сектантов и шибко рьяных церковных функционеров. И проявить «милость к падшим», оказавшимся (даже не столько по своей вине, сколько по вине недобросовестных пастырей) в сложной жизненной ситуации, но, несмотря на это, не озлобившимся и продолжающим оставаться верными чадами матери-Церкви и ожидающим от нее в лице своих духовных наставников и руководителей не отвращения и жестокого по отношению к себе обращения, а если и не сострадания, то хотя бы человеческого участия и духовной поддержки.
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340
С помощью PayPal
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
Мирская жизнь
Получив справку о пребывании в монастыре, бывший инок мог социализироваться в мирской жизни, хотя в Российской империи отношение к расстригам было весьма предвзятым, вплоть до ущемления их гражданских прав в течение длительного времени.
Согласно данным приведённым историком Леонидом Беловинским бывший монах, вернувшись в светское общество, восстанавливался в своём прежнем сословии, но лишался всех чинов.
Если расстрига был дьяконом или священником ему на протяжении 10 лет был закрыт путь к государственной службе, а в армию его могли взять лишь рядовым.
Для иноков действовал 7-летний запрет на проживание в столице, а также в пределах той губернии, где располагалась его прежняя обитель. Кроме того, в этот период он не принимался на гражданскую службу и не мог жениться.
Что касается венчания, иными словами церковного брака, то расстриги к нему не допускались, поскольку считалось, что смертный архиерей неспособен освободить индивида от его добровольно данного Богу обета безбрачия в бытность монахом.
Поскольку уход из монастыря приравнивается к каноническому преступлению, то лицо, совершившее этот шаг, «приговаривалось» к отлучению от Святого Причастия на время определяемое главой епархии отдельно в каждом конкретном случае.
В старину неисполнение запретов каралось ссылкой расстриг в сибирские поселения.
Как проходил монашеский обряд отречения
Каждый человек, уходящий в монастырь, сначала принимал монашеский постриг и отказ от мирской жизни. После он приносил монашеские обеты девства, послушания и нестяжания. А желающий выйти из монашества должен был отречься от данных обетов и пострига. Разумеется, решившийся на такой шаг монах должен был сначала поставить в известность настоятеля монастыря. Просто уйти из обители и сообщить о своём решении постфактум он не имел права.
Перед тем, как монах получал разрешение на выход из монашества, настоятель и все члены обители пытались отговорить своего брата от совершения этого поступка. Сначала с монахом говорил игумен, а после — назначенный епископом клирик. Если у них ничего не получалось, то к делу подключался епископский совет. На уговоры давалось полгода. И если желающий уйти монах не внимал увещеваниям в течение этого срока, то ему давали разрешение отступить от принесённых обетов.
Процедура извержения из духовного сана называлась расстрижением, а прошедший её монах, соответственно, становился расстригой. В епархиальном управлении или в местной церкви ему зачитывали указ о лишении духовного сана. А после все собравшиеся восклицали «Анаксиос!». Это слово с греческого переводилось как «недостоин». Затем с расстриги снимали его монашеское одеяние, соответствующее его статусу. Все его предметы монашеского одеяния вместе с отслужившим свой срок церковный инвентарём сжигали. Интересно, что такой же обряд проводили над теми, кто отступил от принесённых обетов. То есть если монах, например, тайно женился или нарушал монашеский устав другим способом, то его изгоняли из обители, предварительно сняв одеяние — подрясник, рясу, скуфью или камилавку.
Если монах имел священный сан, то его лишали права совершения богослужений и чина. В заключение обряда снятия обетов у отступника отрезали клочок волосы с бороды и головы и выдавали ему мирские одежды и справку о пребывании в монастыре. В наше время обряд выхода из монашества проходит точно так же, за одним исключением. Сегодня уходящим из монастырей не срезают клок волос с головы и бороды. Оказавшись в миру, бывший монах волен делать что угодно.
Возвращение в монастырь
В случае если бывший монах, осознав ошибочность своего деяния, изъявлял желание вернуться в обитель, он восстанавливался в нём в порядке, предписываемом для тех, кто по решению Священноначалия был исключен из монастыря.
Обычно после принесения покаяния расстрига отправлялся служить Богу в ту же братию, которую ранее покинул, но если к тому времени она закрывалась, его переводили в другую.
Успешно пройдя испытательный срок, ему разрешалось именоваться прежним церковным именем и носить монашескую одежду.
